В открытом море - [3]

Сама она относила себя к той категории писателей, которых «тянет к тем, кто уже от рождения числится в стане побежденных или потерявшихся в жизни… готовых принять условия, которые навязывает им окружающий мир, хотя и не всегда способных этим условиям подчиниться, несмотря на все их мужество и невероятные усилия…» «Собственно, я и пишу для того, чтобы стать голосом таких людей», – говорила она. В романе «В открытом море» обитатели старых барж – «существа, не принадлежащие ни суше, ни воде», – могут, конечно, стремиться к иным, «более разумным и адекватным», условиям жизни, которые сулит им соседний богатый район Челси. «Но жители Баттерси-Рич, предприняв очередную попытку стать такими же, как другие люди, и в очередной раз потерпев весьма огорчительную неудачу, вновь были вынуждены отступить и продолжали существовать в той грязной прибрежной полосе, где на поверхности воды плавало множество самого разнообразного мусора, выброшенного приливными волнами, и где давно уже стояли на якоре их старые баржи». Впоследствии Фицджеральд писала, что, к сожалению, смысл названия этого романа часто интерпретируют как «вдали от берега», тогда как его суть в том, сколь неустойчивы, неосновательны жилища, эти жалкие старые баржи, стоящие на якоре всего лишь в нескольких ярдах от берега, сколь «эмоционально подвижны, неспокойны герои моего романа, одновременно испытывающие и потребность в защите, и весьма сомнительную тягу к опасным приключениям».

Причины для этого, разумеется, у каждого из них свои, и одни лучше, другие хуже справляются с жизненными трудностями – Фицджеральд, как всегда, остро чувствует проблемы и состояние тех, кто попал в трудное положение. Созданные ею тонкие, психологически точные портреты обитателей плавучих домов свидетельствуют о том, как хорошо она знает их жизнь, с каким сочувствием относится к их привычкам и обычаям, которым они издавна следуют, но которые в итоге неспособны их спасти. Практичный Ричард, советуя бедолаге Уиллису хорошенько подготовить судно перед продажей, просто не в состоянии понять, с кем имеет дело, «тщетно пытаясь помочь тому, кто никогда не ощущал ни физической, ни душевной потребности что-либо в своей жизни менять». На самом деле Уиллис давно уже сомневается «в целесообразности любых новых начинаний, доверяя лишь умению людей держаться вместе». (Но в итоге «новое начинание» – или, точнее, весьма драматические перемены – все же будет ему навязано.) Ненна более чутко реагирует на собственные просчеты и, понимая, что порой здравый смысл ей изменяет, выступает в качестве ответчицы на воображаемом суде и вынуждена подчиниться доводам судьи, когда тот подвергает безжалостному разбору ее представления о браке и его возможных перспективах. Даже такой обеспеченный, энергичный и достойный человек, как Ричард, принадлежащий «к тому типу мужчин, у которых даже в половине четвертого утра всегда имеется при себе пара чистых носовых платков», трогательно изображен как жертва привычек, насажденных ему обществом и службой на флоте: «…мысль об этом… похоже, и объединила обе мучившие его проблемы; теперь они представлялись ему в виде некой единой структуры, работающие части которой пребывают в тесном взаимодействии». Ситуация трагифарса заставляет всех героев романа постоянно пребывать в движении, а поставленные этой ситуацией двусмысленные условия никогда не завершаются приходом в статичное состояние. В одной из статей, написанной лет через десять после выхода романа, Фицджеральд призналась, что реальный прототип Мориса, «некий элегантный молодой мужчина-натурщик», жил с ней рядом на соседнем судне и всегда старался поднять ей настроение, а однажды даже повез ее, усталую, потрепанную жизнью женщину средних лет, на целый день в Брайтон; к сожалению, вскоре после той поездки он вновь вернулся в Брайтон и там утопился. «Но когда я превратила его в одного из героев романа… – писала Фицджеральд, – у меня не хватило духу позволить ему убить себя. Ведь это означало бы, что он потерпел полный крах в жизни, тогда как на самом деле он со своей добротой был – по крайней мере, в моих глазах – самым настоящим символом успеха». Подобные личные, изменчивые, а порой и взаимоисключающие оценки как раз и лежат в основе того, как изображает писательница взаимоотношения между людьми.

А еще в романе есть две маленькие девочки. Дети в произведениях Фицджеральд часто проявляют удивительную, лишенную иллюзий зрелость, которой так не хватает окружающим их несчастливым представителям старшего поколения. И все они – от десятилетней Кристины Гиппинг из «Книжной лавки», которая говорит бездетной вдове Флоренс, что «жизнь ее обошла», до невозмутимой и «на редкость ответственной» двенадцатилетней Долли из «Начала весны» (The Beginning of Spring) – как бы берут на себя роль организаторов общества и носителей истины; именно они первыми разгадывают тайну разлада, возникшего между их родителями. «Они необычные детишки, – говорит приехавший в гости дядюшка Долли, – вряд ли, например, нам с Нелли когда-либо разрешали так же свободно участвовать в беседах взрослых». Предшественников тех детей, какими они изображены в романах Фицджеральд, можно, наверное, отыскать у Айви Комтон-Барнетт