В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [88]

– Две комнаты, пожалуйста.

– У меня свободна только одна.

– Хорошо. Согласен. Мы с ней…

– Это меня не интересует.

И заламывает невообразимую цену за комнату, которую требует оплатить вперед, после чего протягивает Бернису ключ.

Комната под стать всему остальному. Узкая, холодная, с влажными простынями и застарелым запахом табака. Он спрашивает у Женевьевы, не сходить ли ему за горячим чаем, она лишь молча мотает головой.

– Я устала…

И это все, что может она сказать. Ложится на двуспальную кровать и засыпает. Есть одеяло, но грязное. Он накрывает ее своим пальто и садится в единственное кресло. Немного волнуясь, наблюдает за тем, как она спит. И чувствует себя неудачником оттого, что не смог привести ее в более достойное ее место, чем эта тоскливая хибара.

Совсем не похоже на то, какой он в мечтах представлял себе их первую ночь.

Тони отрывает пальцы от клавиатуры.

Никто не удосужился ему рассказать, что действительность не в ладу с мечтами.

Нужно выйти передохнуть. Он надевает шлем, очки и перчатки. На память приходит один из многочисленных циркуляров Дора, которые доставляют ему те же самые летчики-почтальоны: начальникам авиаузлов запрещается удаляться от своего аэродрома на расстояние, превышающее пятнадцать миль. Месье Дора сейчас очень далеко.

Взлетает он с небольшим раскачиванием. Если бы этот его взлет, такой хромой, видел сейчас Гийоме, он бы непременно в своей фирменной манере поднял вверх брови, словно желая соединить их с волосами на голове. Думать об этом забавно. Он пронизывает облака, поднимаясь над ними, в то место, которое похоже на вечность. И смеется.

– В вечности умирают только часы! – кричит он.

Вид под крылом – море облаков внизу – приводит его в восторг. Но как раз в тот момент, когда он чувствует себя на вершине счастья, его посещают самые мрачные мысли.

Лулу…

С неожиданной четкостью вспоминается вдруг ему один ее характерный жест: то, как она склоняла слегка голову, как делают газели, а потом медленно поднимала глаза. И думает, что счастье круглое, как шар, и всегда, выскользнув из рук, катится по улице вниз. А тоска, наоборот, имеет форму куба и застревает в горле.

Решает перевести рычаг и спускаться. Сойти с облаков.

А Бернис? Что будет с Бернисом?

На следующий день он одиннадцать раз ставил на граммофон одиннадцать различных пластинок, и каждый раз игла на пластинке скакала из-за царапин и пыли. Взял в руки перьевую ручку, хотел править текст, но чернила в ручке засохли. Тогда взял карандаш, но единственное, что смог им сделать, это накорябать рисунки на полях листов: женские фигурки с развевающимися волосами, букву «Л» из имени Лулу, мальчика, одетого принцем.

Над Кап-Джуби сгустился удушающий, словно вата, туман и стер все вокруг. Голоса караульных на территории форта перекликаются фантасмагорическим эхом.

– На четвертом посту без перемен!

– На пятом посту без перемен!

– На шестом посту без перемен!

Они ничегошеньки не видят. Никогда еще их наблюдение не было столь бесплодным, но они продолжают стоять свою вахту.

Тони возвращается к Женевьеве и Бернису в тот пансион в каком-то провинциальном городе, где она погружена в горячечный сон, а он пытается сочинять будущее. В его мозгу возникают различные картинки жизни с Женевьевой. Представляет себе, как первое, что он видит, проснувшись, это ее глаза и как он будет возвращаться домой после долгих перелетов, а дома его ждет она. Видит, как она устроилась в кресле, прижимая к себе скрипку. Думает о постели с простынями, в которых запутался ее запах.

И всю ночь напролет в этом потерянном городке она спит, а он мечтает.

После двух дней полного штиля туман рассеивается, хотя в воздухе остается дрожать какая-то горячая хмарь. Ночью его будит рев самолетного двигателя.

Одним прыжком он выскакивает из постели.

«Лате 25» – да в это время?

– Тото, Фердинанд! Срочно зажигаем огни на полосе!

Сонные механики, ворча, направляются к бочкам с дровами.

– Давай-давай! Быстрее!

Тони по звуку мотора понимает, что самолет кружит в небе, что он не может сесть в темноте. И не понимает – кто он, тот заплутавший, кого занесло к ним сюда в ночи.

Они разводят огонь в шести бочках, маркирующих полосу. Двигатель самолета переходит в другой режим, и в ночной мгле он садится.

Хороший летчик… кто же это?

– Доброй ночи, месье начальник аэродрома!

– Серр! – восклицает Тони, узнав одного из опытнейших летчиков «Линий». – Какого черта ты делаешь в небе в такое время! Почему меня никто не предупредил?

– Летим из Агадира вне расписания.

– С какой стати?

– Потому что это я распорядился.

Сзади появляется переводчик и еще один пилот-ветеран, Рейн, с выражением подчинения на лице. А рядом с ним тот, кто произнес эту фразу, инспектор компании.

– Месье Дора дал мне задание проинспектировать линию, и я воспользовался чудной ночью в Агадире, чтобы в порядке эксперимента реализовать ночной полет.

– У нас туман стоял до сегодняшнего дня. Погодные условия не благоприятствуют экспериментам.

Инспектору неинтересны его комментарии.

– Ночь настолько хороша, что Серр и Рейн полетят дальше, до следующего аэродрома.

– Но в Вилья-Сиснерос все уже спят, они не ожидают самолета! Да и радио наверняка выключили, и дежурных нет.