В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [80]

Мермоз задирает голову вверх, к небу.

– Завтра отчаливаем. Домой или прямиком в ад.

Новость об их исчезновении траурной барабанной дробью пронеслась по всей линии. В пустыне есть человек, который тоже смотрит в небо. Тони задается вопросом – жив ли еще его друг где-то там, в Андах. Некое утешение – мысль о том, что если он не вернется, то потому, что был повержен гигантом, что то был полет, его достойный. Он жалеет о том, что не провел с ним больше времени, недостаточно широко открыл для себя броню великого Мермоза и не добрался до самых глубин его нежной души.

Брезжит утро в горах, светлеет небо над маленькой крапинкой самолета – не чем иным, как ничего не значащей точкой в лабиринте гор. К счастью, снега не было. Машина стоит на узкой полоске земли, на склоне, в нескольких метрах от края пропасти: чтобы разбежаться для взлета, места нет. Единственный шанс – откатить самолет выше по склону и пустить его бежать вниз, набирая скорость, хотя весь этот склон размером не дотягивает и до половины обычной для взлетной полосы длины.

Нужно убрать с пути все камни. А потом, после трех дней без еды, мучаясь высотной болезнью и страдая от мороза, они должны вкатить самолет вверх по склону. Они выливают из бака лишнее горючее, снимают задние сиденья, оставляют цистерну с четырьмя сотнями литров бензина и все, без чего можно обойтись. Скидывают весь балласт с воздушного шара.

– А мешки с почтой, месье Мермоз?

Мермоз подходит к грузовому отсеку и гладит грубую ткань мешков.

– Почта отправится с нами. Мы же почтальоны, Коллено.

Словно вьючные животные, они тянут самолет вверх. Уже через минуту руки Коллено покрыты водяными мозолями от веревки; Мермоз тянет за двоих. Холода он не чувствует. Каждый шаг – победа. У Коллено носом пошла кровь. Его мутит от высотной болезни и голода, он так слаб, что слезы на глаза наворачиваются.

– Коллено, мне нужно, чтобы ты сделал нечто более полезное, чем просто тащить! Чтобы ты после каждого моего рывка стопорил камнем самолет, чтоб я мог передохнуть.

На несколько сотен метров у них уходит восемь безмерно мучительных часов. Кондоры, бесстрастно глядящие в пропасть, наблюдают за происходящим, словно нотариусы. Когда пилоту и механику удается поставить самолет на самой высокой точке склона и расположить его носом к самой длинной его стороне, уже вечереет. Длины вроде бы теперь должно хватить, но на этой стороне склона есть два уступа. Один метров шести, а другой – еще больше.

– Месье Мермоз, шасси выдержат такие прыжки только если чудом.

– Мы уже стали экспертами по чудесам.

Не могут они об этом думать. Думать – слишком большая роскошь.

– Вперед!

Коллено выглядит ужасно: лицо красное от мороза, кровь из носа застыла в отросшей щетине, одежда изорвана в клочья.

Они понятия не имеют, заведется ли мотор после долгих часов тряски, сопровождавшей втягивание «Лате» в гору. Мермоз поворачивает ключ зажигания, и рычание двигателя сотрясает ущелье, а кондоры в ужасе бросаются в воздух.

– Работает!

Мермоз и Коллено смотрят друг на друга. Мермоз в этот момент чувствует к нему бесконечную привязанность, но ни один из них не говорит ни слова. Все уже сказано, все известно.

– Коллено, мы двигаем домой.

– Да поможет нам Бог.

Когда пилот нажимает на газ и самолет приходит в движение, Коллено закрывает глаза тем немногим, что осталось от его кожаной куртки. Мермоз пускает самолет вниз по склону, и вот перед ними первая складка. Ему нужно быть точным – сделать так, чтобы самолет упал на самый ровный участок скалы. «Лате» резко подпрыгивает, однако шасси не отваливается, и самолет продолжает катиться. Вот и второй уступ: не шесть метров, наверное, все восемь. Мермоз не думает – он всего лишь прыгает, концентрируясь на том, чтобы упасть как можно ровнее. Колеса выдерживают и второй прыжок и продолжают катиться к краю бездонной пропасти. Оказавшись в пустоте, он изо всех сил вытягивает штурвал, и… они не падают – они поднимаются.

Летим!

Летать для Мермоза всегда было чудесным ощущением, но в этот миг полет для него кажется чем-то несказанно высоким. Нет ни холода, ни боли. Машина набирает высоту, и он вытягивает штурвал к самому паху, чтобы нос задрался максимально, ведь прямо перед ними – громадная стена. Но это представляется ему уже каким-то незначительным маневром, почти спортивным. Самолет он ставит вертикально и карабкается в воздухе вверх. Они проходят над вершиной и снова оказываются там, где были три дня назад. Вон он, этот проход между горами, в нескольких сотнях метров над ними. На этот раз ветер не столь силен. Он ждет порыва ветра. Этот порыв не такой мощный, как в первый раз, но вполне достаточный, чтобы подтолкнуть их вверх. Покачивая в воздухе крыльями, они попадают в каменное ущелье. Вылетают с другой его стороны, и яркое солнце рассеивает тени.

Пару минут спустя, как и предсказывал Коллено, трубы лопаются, и отовсюду начинает бежать вода. Мотор глохнет, но, находясь на высоте в три тысячи метров и с горной стеной за спиной, спланировать вниз для Мермоза – проблема небольшая, решается почти играючи.

Он выключает подачу топлива и летит к аэродрому Копиапо, уже различимому на другом конце долины. Закладывает элегантный вираж и сажает самолет так точно, что работники аэродрома даже не догадываются, что это сделано с заглохшим мотором.