В осаде - [2]
— О, Дэви! как я рада… возьми ребенка!
И с этими словами она поспешила вперед, чтобы передать Дэви ребенка. Но вдруг она увидела что-то чужое в высокой фигуре, смутные очертания которой виднелись среди кустов. И… почему же Дэви не говорит? Она остановилась, отступила назад, щеки ее похолодели… очертания фигуры, когда она двинулась вперед, сделались более определенными. Она ясно видела массивное туловище, сверкавшие белые зубы и свирепые глаза.
С криком невыразимого ужаса отскочила она назад, прижала к себе ребенка и, бросив в лицо чудовища ведро с кленовым соком, пустилась бежать к хижине. Только у дверей она ясно поняла, что тот, кому она хотела отдать ребенка, был огромный медведь.
Ошеломленный в течение нескольких минут потоком жидкости и ударом в голову жестяного ведра, медведь не сразу бросился ее преследовать. Он только-что вышел из логовища после долгого зимнего сна и, голодный, находился в сильно раздраженном состоянии. Ломая кусты по дороге, он пустился преследовать убегающую и едва не догнал Манди, которая еле-еле успела закрыть дверь перед самым его носом. Опустив тяжелую щеколду, она увидела, к своему ужасу, как легка и тонка дверь. Она подумала, что чудовищу достаточно будет нанести несколько ударов лапой, чтобы сломать ее. Она не знала, как бывает осторожен медведь, как подозрительно он относится ко всему, что напоминает западню, и как боится человеческого запаха.
В хижине не было никакого огня; ее освещали только красноватый отблеск пламени очага и сероватое ночное небо, смотревшее в окно. Манди так ослабела от испуга, что не в силах была искать свечей; задыхаясь от волнения и усталости, она прислонилась к стене и не спускала глаз с окна, ожидая каждую минуту увидеть в нем медведя. Плач ребенка привел ее в себя. Малютка потерял кусок сахару, когда Манди бежала, и выражал свое недовольство. Манди села на скамью у очага кормить ребенка, продолжая смотреть в окно.
А медведь из осторожности отошел в сторону, когда дверь захлопнулась перед самым его носом.
Он снова подошел к дверям, приложил нос к щели и шумно потянул в себя воздух, а затем с такой силой налег на дверь, что она затрещала, но щеколда и петли выдержали, к счастью, этот натиск. У Манди сердце замерло от ужаса. А медведь опять пошел вокруг хижины. Окно привлекло его внимание. Манди слышала, как он когтями царапает наружную обшивку хижины, и вслед за этим увидела в окне черную тень медвежьей головы.
Манди положила ребенка на скамейку, выхватила из печки головню и, бросившись к окну, ударила ею в том месте, где находилась голова. Стекло с треском разлетелось вдребезги, и черная голова исчезла. Медведь остался невредимым, но огненное орудие заставило его быть осторожнее. С сердитым ворчанием отошел он от окна и сел на задние лапы. Он чего-то ждал.
Манди взглянула на ребенка. Малютка, сытый и согретый, сладко спал. Манди не переставала чувствовать весь ужас своего положения, и ей стоило неимоверных усилий молча слушать ежеминутно повторяющееся царапание медведя и томительную тишину, наступавшую в промежутках. Ей пришла вдруг безумная мысль — взять одну из головешек, открыть дверь и броситься на медведя. Но в следующую минуту она отказалась уже от этой отчаянной и неразумной попытки. Затем она вспомнила, что медведи любят сладкое. В углу стоял стол, на котором лежала груда больших кусков сахару, имевших форму сковородок, в которых их охлаждали. Она схватила один из них и бросила его через разбитое окно. Медведь подошел к куску, желая узнать, что это такое, и тут же с таким старанием принялся за него, что не прошло и полуминуты, как сахар исчез в его огромной пасти. Он снова подошел к окну, требуя новой получки, и Манди поспешила исполнить его желание.
Медведь выказал необыкновенную страсть к кленовому сахару. Запас сахару быстро истощался, и страх Манди сменился негодованием. Но медведь с таким сердитым видом двинулся к окну, когда она, возмущенная его жадностью, не сразу бросила ему подачку, что она поспешила снова удовлетворить его, с отчаянием думая о том, что с нею будет, когда у нее выйдет весь сахар.
В то время, как она стояла у окна и со страхом рассматривала медведя, который держал лапами кусок сахару и грыз его, в глаза ей бросилось красное зарево на небе по ту сторону долины. С минуту стояла она неподвижно, пока не определила наконец места пожара. С громким криком бросилась она к двери и распахнула ее… но, кроме тьмы и леса, она ничего не увидела. Она опомнилась, закрыла дверь и вернулась к окну.
А медведь, доевший последний кусок сахара, сел на задние лапы и, навострив уши и полуоткрыв пасть, повернул голову в ту сторону, где на темном ночном небе пылало яркое зарево.
Когда из-за верхушек сосен потянулись длинные языки пламени, Манди пыталась уверить себя, что горит не дом, а хлев. На таком расстоянии трудно было сказать определенно, что горело. «Если это дом, говорила она себе, — то слишком еще рано, дети не спят; а если они уже легли, то Джек разбудит их, или, может быть, соседи, увидя пожар, прибегут, успокоят детей и возьмут их к себе». Она старалась не допустить ужасной мысли, что огонь может застать детей спящими. Будь она одна, она не побоялась бы страшного чудовища, державшего ее в осаде, и бросилась бы бежать. Но с ребенком! Будет ли она в состоянии бежать с такой ношей? Оставить его здесь нельзя; медведь, заметив ее отсутствие, постарается пробраться в окно или выдавить дверь. А между тем стоять здесь в бездействии и смотреть на грозные языки пламени… нет! от этого можно было сойти с ума! Она вспомнила о горящей головне, с помощью которой ей удалось отогнать медведя от окна. Если она возьмет с собой самую большую головню, медведь не посмеет следовать за нею. Но дрова все уже прогорели в печке, и там ничего больше не оставалось, кроме угольев; в своем волнении она не заметила, что в хижине становилось все холоднее и холоднее. Она поискала топлива, но его нигде не оказалось. Она подошла к скамейке и прикрыла теплым одеялом спящего ребенка. Вдруг, она услышала, что медведь снова тянет воздух, обнюхивая щель в дверях. Она почувствовала страшную слабость и решила прилечь рядом с ребенком, но вместо этого свалилась на пол.
