В облупленную эпоху - [3]

— Но тебе придется надеть платье, а не шорты, здесь не Тель-Авив…

— Прямо как староверы… — Она потянулась всем телом, не торопясь одеваться. — Ты не поверишь, но за три года, что живу здесь, я не спала ни с одним хасидом! С кем только ни спала, вот даже с тобой спала, а с этими — ни разу…

— Конечно, — ответил он. — Ты для них — заблудшая душа, требующая исправления.

— С этой бедой как-нибудь проживу, — махнула она рукой, — лучше скажи, где у тебя…

— Туалет на десять шагов вниз, по склону холма.

— Мило. Я думала, ты водил меня туда на экскурсию…

— Напоминаю: чтобы выйти из дому, надо одеться…

— Господи, что с нами будет… — невпопад сказала она. — Из города все бегут, снять квартирку на Алленби теперь дороже, чем в Яффо.

— Ты сама сказала: человек не знает, что его ждет. Может, мы станем бомжами, а может — учителями Талмуда…

— Спасибо, учителем русского языка я уже была.

Он не то чтобы забыл, а немного не рассчитал, когда приглашал ее на уик-энд. До окончания субботы автобусы не ходили. Взять такси негде. Попросить кого-нибудь подбросить до города — нечего и думать, поселенцы нарушать шаббат ради этого не станут. Ему было легко с ней, но ее непосредственность утомляла. Он привык быть один.

…На обед пошли к Шломо Гамбургу. Шломо рассыпался в комплиментах и взял адресок.

— Сбудется твоя мечта переспать с хасидом, — шепнул ей Алексей. — Мечты имеют свойство исполняться иногда самым причудливым образом.

— Тоже мне хасид, — небрежно бросила Таня. — Где пейсы? А сюртук?

— Кипу видишь? Мало тебе? Привыкла к сюртукам с Меа-Шеарим…

Великодушный Шломо внимательно слушал и улыбался, не понимая ни слова.

— А почему бы и нет… — протянула Таня, что-то решая для себя. — Какая милая кошечка…

Она рассеяно погладила Сикейроса, развалившегося в единственном кресле Шломо в позе отпраздновавшего Пурим ешиботника. Кот лениво махнул лапой, и на Таниной ноге вздулась красная полоса. Она потрогала оцарапанную коленку и удивленно проговорила:

— Ну что за блядская жизнь… Поляков, это дорого тебе обойдется!

Алексей кивнул в сторону Шломо:

— С него и возьмешь!

В конце трапезы Сикейрос, тонко чувствующий обстановку, приревновал, и вознамерился нагадить на Танины туфли. Он почти уже устроился на них, но Алексей успел отпихнуть его подальше от стола. И Шломо не стал заступаться за питомца: сам виноват. Таня же отчаянно вскрикнула:

— Бедненькая моя кошечка, пушистенький мой! Эта скотина ударила тебя ногой!

Алексей улыбнулся: только русское сердце могло пожалеть это наглое ободранное чудовище.

После обеда пошли показывать гостье окрестности Кохании. На южном склоне, выходящем к деревушке Джабаль, Таня нарвала полевых цветов, сплела венок и надела его на лысую голову Шломо.

— Ну, вот и исполнение мечты, — подсказал Алексей. Она сделала вид, что не поняла.

Договорились, что на следующий шаббат Гамбург поведет Таню в рыбный ресторан в старом Яффо. В его представлении это место было на грани приличий; а она там раньше работала…

— Только держи язык за зубами, умоляю! — сделала Таня большие глаза. — Я решила стать порядочной девушкой, может, на этот раз и получится.

— Вай нот, мисс Лидерман, — кивнул он. И мысленно добавил: «Разве что божьей милостью…»

На прощание она сказала:

— В Торе написано: плодитесь и размножайтесь. А ты, Лешенька, не хочешь. Значит, преступник — ты, а не я.

— Да, — легко согласился он, — я — преступник. В Талмуде сказано: всякий, отказывающийся размножаться, равен проливающему кровь, потому что уменьшает подобие Божие.

— Так в чем же дело?!

— Я надеюсь только на прощение, — ответил он.

Она покрутила пальцем у виска.

Шломо порывался отвезти ее, но она отказалась. С восходом первой звезды Таня уехала. Больше они с Алексеем не виделись.

На обратном пути от автобусной остановки Шломо спросил: «Ничего, если я поведу твою девушку в ресторан?» — «Почему бы нет? — ответил Алексей. — Разве мы можем знать — кому что суждено»… — «Я хочу узнать русский, язык моей бабушки», — признался Шломо. «У Тани богатый опыт. Узнаешь», — хотел сказать Алексей, но сдержался. Сказал другое: «Твоя бабушка из Бердичева? Я чувствую, ты — наш человек!»

— Моя бабушка — из очень хорошей семьи, — сказал Шломо. — Только не из Бердичева, а из Пинска… Есть такой городок на окраине хасидского мира. Ты слышал о нем?

— Никогда не слышал, — ответил Алексей.

— Везде люди живут… И славят Всевышнего! — чуть смущенно произнес Шломо. — Я так благодарен тебе. Ты познакомил меня сегодня с прекраснейшей из дочерей Сиона.

— О чем речь, — развел руками Алексей. — Ты же подарил мне газовую плиту…

Шломо прищурился: уж не разыгрывают ли его? Потом улыбнулся, вошел в дом и вернулся оттуда с чудесным заварным чайничком из дымчатого стекла:

— Возьми на здоровье!

Было ему немногим за пятьдесят. Словно хасид из притчи, он был подвижен, жизнелюбив и столь тверд в своих убеждениях, что десять лет назад оставил адвокатскую практику в Бруклине и переехал сюда.

Как принято у благочестивых людей, он пригласил Таню на исход Субботы — время отдыха и развлечений. Приглашая незнакомую женщину в ресторан, он допускал большую вольность: мисада-фиш у подножья крепости Крестоносцев в Яффо считалась недостаточно кошерным заведением. Но Шломо был ортодоксальным хасидом, настолько ортодоксальным, что мог позволить себе многое из того, на что не решился бы человек слабой веры.