В нашем доме на Старомонетном, на выселках и в поле - [207]
В Западной Сибири М. И. сделал «глобальные оценки» роста болот, определил скорости болотообразования, показал его «агрессивный» характер в системе «лес-болото» во влажные климатические периоды.
По Амуру. На капитанском мостике.
Уже работая в Институте географии, он не прерывал связей с производственными организациями. Главным для М.И. здесь был доступ к огромному массиву первичных материалов, которые он систематизировал, обобщал и представлял на суд коллег в виде крупных монографий, сводок, атласов и справочников. Такими в свое время стали: «Торфяные запасы Азиатской части СССР», «Методы исследования торфяных болот», «Споро-пыльцевой метод в СССР».
Когда М. И. в книге «История лесов и палеогеография СССР в голоцене» (1957) провел синтез имеющихся палинологических данных для всей Северной Евразии, он выделил 15 типов региональных диаграмм, четко различающихся по составу и последовательности споро-пыльцевых спектров. Он же определил их как «модели развития растительности голоцена», отметив глобальный характер индицируемых спектрами климатогенных изменений. В современных поисках причин и моделей нынешних глобальных изменений в прошлом явственно прослеживаются методологические «нейштадтовские корни». Не его ли «типы региональных диаграмм» стали стимулом для будущих реконструкций климатических изменений, проводимых В. П. Гричуком, а затем и В. А. Климановым.
Читаю статью М.И. 1928 г. о голоценовой истории окрестностей озера Плещеево и реконструкциях динамики климата и растительности на основе анализа пыльцевых спектров и не перестаю удивляться прозорливости автора. Он писал: «Все колебания климата в послеледниковое время происходили лишь в небольших размерах…». Ну а коренные перестройки растительности и животного населения имеют более сложную природу. Он прекрасно понимал поступательный характер динамики всего природного комплекса на освободившихся из-под ледника и на новых гляциальных субстратах. Характерные времена первичных сукцессий почв и растительности охватывают сотни и тысячи лет. И выдавать происходящие в данном случае смены за исключительно климатогенные не резон. И разве значимы изменения климата на 1–2 °С для древесной породы, «климаареал» которой настолько широк, что охватывает несколько природных зон?
Методология палеогеографии голоцена, разработанная М.И., базируется исключительно на фактах, массовых данных и результатах их пространственно-временного сопоставления. Наука за последние десятилетия шагнула вперед, но устойчивость основных положений концепций несомненна.
У М.И. еще при жизни было достаточно возможностей для проверки своих построений в условиях появления новых подходов и методов. Например, появление и широкое распространение радиоуглеродного метода >14С только добавило аргументов к теоретическим построениям М.И.: в отношении начала голоцена, его деления на 4 крупных хронологических периода; голоценовой истории лесов Северной Евразии, палеогеографии природных зон и их движения, наличия региональных типов пыльцевых диаграмм, индицирующих временные отрезки и характер динамики растительности. Для книги «Палеогеография и хронология верхнего плейстоцена и голоцена по данным радиоуглеродного метода» (1965) М.И. подготовил главу «Голоцен». В ней подведен итог нового этапа развития палеогеографии голоцена с учетом внедрения радиоуглеродного метода. Он вместе с Л. Р. Серебрянным был инициатором и руководителем этих пионерных исследований в Институте географии на всех его этапах: от полевых работ в центре и на северо-западе Русской равнины и обеспечении межинститутских контактов до теоретических обобщений.
Радиоуглеродные даты подтвердили прежние оценки начала болотообразования (старт торфонакопления) на Русской равнине и возраст начала нижней границы голоцена в 12 000 ВР. М.И., несмотря на имевшиеся в те годы разногласия, пришел к выводу, что нижняя граница должна быть синхронной и близкой по абсолютной величине для большинства регионов Северной Евразии (в противном случае она не является следствием глобальных перестроек климата). Несколько сложнее было с синхронизацией «пограничного горизонта» в свете данных, полученных новыми методами. М.И. высказал мнение о возможном отличии «пограничного горизонта» в разных регионах Восточной и Западной Европы.
Оценивая научное наследие М.И., хочу подчеркнуть подтвердившуюся верность его основных теоретических построений. К сожалению, в жаркие 1972–1973 гг. действительно сгорели, осушенные торфоразработками, крупные болотные массивы вокруг озера Сомино (Переславль-Усольский торфяной массив). А как хотелось бы спустя 70 лет после первых исследований оз. Сомино вернуться туда, как об этом мечтал М.И., вооружившись всеми современными техническими и аналитическими средствами. Вспоминаю старую фотографию бурения сапропелевой толщи на оз. Сомино, показанную М.И. как иллюстрацию самоотверженности труда исследователей в те далекие 1920-е гг.: деревянная площадка на островке, кронштейны, буровая, плохо одетые люди. Что было стимулом их работы? Быстрее оценить запасы торфа и сапропеля для возрождаемого после революции и войн хозяйства страны? Или дух познания – стремление понять природу этой древней воронки и проследить ее многотысячелетнюю историю – развитие озера, формирование на его окраинах сплавины и болота, поселение на берегах человека? Выходит, что и то и другое.
