В начале всех миров - [15]

Ведь сна так мало, да и спит она…

О славе солдатской

Солдату слава и не шибко-то важна,

Куда нужнее «по уму» ему приказы.

Паек нескудный, без него в бою хана.

И чтоб стрелок «оттуда» взял да и промазал.

А коль придет черед подставить плоть свою

Под траекторию пчелы, летящей лихо,

Так пусть к излету пули встретятся в бою

И будут ближе друг от друга вход и выход.

И чтоб не смылась кровью в памяти любовь,

Тепло руки и губ обманчивая бездна.

Тогда с надеждой – выжить – легче входишь в бой,

А как ты выйдешь, только Богу и известно.

И чтоб четыре оконечья-шатуна

Остались целы и работали исправно,

И чтоб не сразу позабыла нас страна,

И чтоб не прокляли страну другие страны.

И чтоб не снилась по три раза чья-то смерть

Тебе, кричащему и хрипло, и бессильно,

И, отирая пот холодный словно снег,

Шептала мать: «Все позади, забудь все, сына…»

А слава что ж? Да и она не повредит

И генералу, и миляге-адъютанту,

В очередях за нею вечно впереди

Все те, кто сзади под огнем, браток, вот так-то.

Кавказские обрывки – 2014

Невнятный пейзаж февральского курорта,

Немеет кожа щек от ласки зябких струй,

Съестное на столе несолоно, протерто.

Усталому нутру – невольный поцелуй.

Да… выше всех окрест Бештау оголовок

со снежной полосой на каменном боку,

Старик влезает в лифт, напорист и неловок,

Держа наперевес блестящую клюку.

Оперся в аккурат, кряхтя, на чью-то ногу,

И вскриком изошла мизинца злая боль.

С вершины Машука видать совсем немного:

Белесый солнца край и ближних туч подбой.

Собрав морщинок пазл в ненужное кокетство,

Танцует дамский круг в неистовстве лихом,

Колышутся комки поверх больного сердца,

И крестик на комках, и сладкий дух духов.

Хмельные танго – козырь струнного квартета,

Скрипачка бьет смычком, со лба стирая пот,

Траву сухую жгут, там… в километре где-то.

Закормленных приблуд гуляет тихий полк.

В простонародье песьем – пегая борзая

выкусывает блох, усевшись на крыльце,

Так в очередь в собес актриса отставная

Врывается, как миф, с вуалью на лице.

Проходит по ковру с подругой мусульманка.

Она из Кабарды? Всего скорее – нет.

Сиреневый хиджаб – покорности обманка,

Как рамка темных глаз. Волнует силуэт

Ее виолончельных бедер в одеянье,

По комнате сосед – сухумский армянин

любовнице звонит. На пестром одеяле

Лежит подарок ей, завернут, не один

он там лежит: часы, бейсболка, ножик, паспорт.

По радио шумит прибоем мрачным «Крым».

И Крыму в унисон его хлюпливый насморк —

Гортанной речи спутник, как он матом крыл

каких-то подлецов-врагов своих. Бештау

опять не виден весь, лишь только ближний лес,

Где шарфик, черт возьми! Как вновь похолодало.

А ты что думал, брат? Зима – зима и здесь.

Монаху Аристоклию

Заснули Нерехты дома,

Заборы, люди, окна, печи,

На ночь затих привычный мат,

Чтоб утром вновь стать фоном речи.

Мой друг там где-то вдалеке

Творит неспешную молитву,

А я пишу, строка к строке,

Кладя их в ряд, как в ванной плитку.

Он текст придумал про меня,

Про Кострому, куда сбежал я.

Да, я с дисконтом обменял

Свой кров и быт, и с пылу с жару

Схватил столовский пирожок

И ем с восторженною миной,

Чтоб суп сварить, я дом поджег,

Чтоб душ принять – взорвал плотину.

Не ты ль пример, лукавый бес,

Ушедший в мир иной вселенной?

Туда, где Богу отдан весь,

С умом, душой и плотью бренной.

Мне не бывать, старик, как ты,

Да лучше всех сам знаешь это.

Мне не уйти лечиться в тыл,

Не для погибших лазареты.

Но сладок воли пирожок,

Хоть не съедобен он местами.

Глянь, за окном пылит снежок

И до весны он не растает.

Осень… Еще тепло…

На свете воли нет, есть чьё-то дозволенье

Плутать скитальцем меж резиновых преград,

Чуть напузырить их порывистым движеньем,

И пасть отброшенным безжалостно назад.

Покоя нет на свете, только промежуток,

Затишье в стычках с отражением своим,

Когда отступит на мгновенье сытый жупел,

Что ты придумал, воспитал и накормил.

А счастье есть. Взять в руки старую корзину

И в предвкушенье милой тяжести опят

Почти бежать до леса, зная ту низину,

Где те деревья полусгнившие лежат.

И в алчном раже хлопотливо-первобытном

Семейки рвать, не обрезая корешков,

Какой покой, какая воля? Надо быстро

Набрать корзинку, вон уж там, недалеко

«Ау!» кричит какой-то голос ненавистный,

И – будь ты проклят – откликается другой,

Сейчас придут сюда грибные террористы,

И будет им тут воля, а тебе – покой.

Как стан опеночный и строен и фалличен!

И пахнет так, как пахнуть должен потный гном.

Мы с грустной миною грибы над тазом чистим,

А было ль счастье, правда, было ли оно?

Апрель на дачах

Унылый лай стареющей собаки

Не заполняет уха лабиринт,

Как одинокий позабытый бакен,

Луна меж туч в реке небес горит.

Деревьев спят апрельские скелеты,

И только ветер – вечный хлопотун

не спит. Он будет хлопать до рассвета

По лапам тихих незлобивых туй.

Их жесткий край, резные окончанья,

Ладоней ветра им не уколоть.

А вот ты ель зажми в кулак случайно:

Узнаешь, как нежна ладоней плоть.

Дороги профиль глинистый, нечеткий

Разбит навек колесами машин,

Так еж лежит раздавленною щеткой

Серед шоссе, а ведь он так спешил

Туда, где лес чернеет за кюветом,

Деревьев дальних первая листва,

И может, будет что-то этим летом.

Но за шоссе все будет, а сперва…

Вперед, вперед на лапках семенящих,

Вот полшоссе, рывок, а там – кювет,