В мгновенье ока - [58]

– Первые вроде бы лучше.

С большим трудом пень удалось выкорчевать, а вслед за тем из питомника доставили новое дерево.

– Не показывайте мне счет, – заявил Фентрисс своему бухгалтеру. – Просто оплатите его.

И посреди сада поднялось самое высокое дерево, которое только можно было найти: того же семейства, что и прежнее, загубленное.

– А вдруг оно зачахнет, прежде чем вернется мой хор? – волновался Фентрисс.

– Хуже будет, если оно приживется, а твой хор облюбует себе другое местечко! – отвечал Блэк.

Судя по всему, новое дерево отнюдь не спешило расставаться с жизнью. Но и не обещало стать цветущим и раскидистым, готовым приютить сладкоголосых певуний с далекого юга.

Время шло; в кроне дерева не наблюдалось никакого движения, и в небе – тоже.

– Должны же они понимать, как я жду?! – сокрушался Фентрисс.

– Это вряд ли – разве что ты обучился межконтинентальной телепатии, – предположил Блэк.

– Я читал исследования Одюбона63. У него сказано – пусть даже в этом есть небольшая натяжка, – что ласточки всегда возвращаются день в день, а другие перелетные птицы могут запоздать на одну-две недели.

– На твоем месте, – говорил Блэк, – я бы закрутил какой-нибудь бурный роман, чтобы хоть немного отвлечься.

– С недавних пор я не завожу романов.

– Ну, тогда страдай, – отрезал Блэк.

Часы тянулись дольше минут, дни – дольше часов, недели – дольше дней. Время от времени звонил Блэк:

– Птиц так и нет?

– Нет.

– Жаль. Больно смотреть, как ты хиреешь.

В решающую ночь, едва не разбив вдребезги телефон, чтобы избежать очередного звонка из дирекции Бостонского симфонического оркестра, Фентрисс взял топор и заговорил с недавно посаженным деревом, а заодно и с пустующим небом.

– Мое терпение лопнуло, – объявил он. – Если рассветные пташки не появятся к семи утра – пеняй на себя.

С этими словами он красноречиво провел по стволу лезвием топора, потом опрокинул в себя две рюмки водки, отчего глаза чуть не вылезли из орбит, и отправился спать.

За ночь он дважды просыпался, но так и не услышал ничего, кроме легкого ветерка и шороха листвы за окном. Ни малейших признаков пения.

На рассвете он вскочил, едва сдерживая слезы. Ему приснилось, что птицы вновь прилетели в сад, но было ясно, что это всего лишь сон.

И все же…

«Чу!» – как могли бы написать в старинной повести. «Внимай!» – как писали в старинных пьесах.

Зажмурившись, он весь обратился в слух…

Дерево почему-то стало пышнее, словно за ночь напиталось неведомым соком. Оно все находилось в движении, но причиной тому было не дуновение ветра, а нечто скрывающееся среди листьев, которые, подрагивая, сплетали ритмическое кружево.

Сквозь окно долетел отрывистый щебет.

Фентрисс ждал.

Тишина.

Дальше, дальше, беззвучно молил он.

И снова щебет.

Не дыши, приказал он себе. Пусть не подозревают, что я их слушаю.

Молчание.

Четвертый звук, пятая нота, затем шестая и седьмая.

Господи, думал он, неужели это обман? Неужели какие-то пернатые самозванцы отпугнули моих любимых пташек?

Еще пять нот.

Может, убеждал он себя, они просто распеваются?

Еще двенадцать нот: ни различимого ритма, ни определенного тембра; и когда он уже готов был взорваться, подобно обезумевшему дирижеру, и разогнать весь этот сброд…

Произошло вот что.

Нота за нотой, строка за строкой, напевная мелодия сменялась весенним перезвоном. Дерево расцветало от счастливых песен дивного хора, радостных песен о возвращении и гостеприимстве.

Фентрисс, пока не поздно, украдкой потянулся за карандашом и тетрадью; он тут же нырнул под простыню, чтобы не спугнуть чудо царапаньем грифеля по бумаге. Между тем сладостный хор парил, и опускался, и воспарял вновь, а в прозрачном воздухе витали токи, которые струились с ветвей дерева, наполняя душу Фентрисса восторгом и направляя руку.

В это время зазвонил телефон. Фентрисс поспешно схватил трубку и услышал голос Блэка. Тот спрашивал, чем завершилось ожидание. Не говоря ни слова, Фентрисс поднес трубку к окну.

– Сдохнуть можно! – воскликнула трубка голосом Блэка.

– Исцелиться несложно, – прошептал композитор, торопливо записывая Кантату номер два. С тихим смехом он воздел глаза к небу:

– Умоляю, помедленнее. Не нужно agitato64 – мне не поспеть. Legato65.

И дерево, и те, кого оно приютило, вняли этой мольбе.

Ажитато стихло.

Теперь звучало легато.

Обмен

Слишком уж много формуляров было в картотечном шкафу, слишком много книг на полках, слишком много шумной ребятни в детском зале, слишком много газет, которые предстояло рассортировать и убрать повыше на стеллажи…

Всего было с лихвой. Мисс Адамс откинула с изборожденного морщинами лба седую прядь, водрузила на переносицу пенсне в золотой оправе, а потом позвонила в серебряный библиотечный колокольчик и пару раз щелкнула выключателем. Выпроводить посетителей – что взрослых, что детей – с первой попытки не удавалось. Мисс Ингрэм, младший библиотекарь, ушла домой пораньше, сославшись на болезнь отца, поэтому все обязанности целиком легли на плечи мисс Адамс: проштамповать, расставить по местам, проверить сохранность.

В конце концов на последнюю книгу была поставлена отметка, тяжелые, обшитые медными листами двери выпустили последнего мальчугана, стукнул засов – и мисс Адамс под грузом неимоверной усталости прошествовала к своему рабочему столу сквозь сорок лет библиотечной тишины и радения о книгах.