В малом жанре - [13]
— Нет, эта роза так и не хочет расти, — говорит мама.
Но анютины глазки — это наша забота. Да это и заботой не назовешь — отчего ж не посадить, раз уж мы тут. И она, конечно, была красавица, отцова Катарина, настоящая жемчужина, тут уж не поспоришь.
— Одно слово — жемчужина.
— А какая она теперь? — спросила я.
— Дурные мысли, — отрезала мама.
Но в голову такие мысли лезут, хочешь не хочешь.
Настоящая жемчужина, юная женщина девятнадцати с половиной лет. Большие надежды и кормежка с ладони, не иначе. Может, он прятал ее у себя под одеялом, и все прощал, прижимая к себе, и ее теплое, теплое, теплое дыхание щекотало подбородок, так что он волей-неволей расплывался в улыбке? Может, это было под запретом, как щенки в постели, а он не слушался, потому что не уяснил пока насчёт утешения и прочего, ведь на том фото он был еще такой нежный, такой тёплый, прямо как Элвис на экране.
И еще на том фото видно, что эта Катарина как будто моя настоящая мама, ведь у меня такие же стройные ноги. Ее, конечно, похоронили, когда меня ещё на свете не было, но ведь если приглядеться к фотографии, то заметно родство. А я так хочу стать красавицей.
Мама, присев на корточки, все ковыряет земную корку, чтобы посадить свои цветочки. Она орудует инструментом, взятым напрокат тут же на кладбище: с одного конца совок, а с другого — грабли. Бедра обтянуты юбкой — той самой, которая так хорошо скрывает избытки плоти.
Сначала мама, конечно, и не подозревала, что выпадет на ее долю. Просто работала санитаркой. Присматривала. Дело было в университетской больнице Умео, а туда свозили больных со всего края — и сейчас свозят, всех до единого. Катарину везли девяносто километров, от Оселе, а то и дальше, хотя уж должны были понять, что надежды нет. А может, все еще верили, что она просто припозднилась. Откуда им знать. Она ведь была совсем как беременная: живот большой и круглый — правда, месячные приходили, как ни в чем не бывало, а внутри ничто не шевелилось. Расти — росло, но мертвое, как прах.
А был это рак, вот что.
Она успела связать двое ползунков. Голубые не выпускала из рук, когда её привезли, вцепилась той еще хваткой, хотя руки исхудали и стали как лапки канарейки. Срок давно прошел, да и все сроки вышли — в чем только душа держалась. Глаза слезились от боли. Светло-серые, влажные девчачьи глазищи на остреньком лице. Пряди темных волос застревали в зубьях расчески. В легких клекотала жидкость. Юная Катарина все силилась объяснить, что дышать тяжко, потому как малой прижимает легкие, крупный такой и крепкий, весь в отца. Малой пожирал ее изнутри, месил кулаками, жал и давил, пока мякоть внутри не затвердела. Девчонка не смыкала глаз и не ела. Многие навещали, но мать не отходила от нее. И отцова мать тоже.
Через иглу, воткнутую в худую руку, ниточкой сочилась питательная смесь и морфин. Катарина отказалась от встречи с психологом и священника не пожелала видеть, но маме моей, когда та пришла сменить подгузник, она прошептала на ухо:
— Коли время мое пришло, то ты, санитарочка, смени и малому, чтоб мы оба преставились чистенькие.
И тогда мама закатила Катарине оплеуху. То есть считай что закатила — так жгуче ей захотелось влепить этой девчонке пощечину, что греха в такой мысли не меньше, чем если ударишь взаправду.
— Шлеп!
Вот так.
Хотя в Катарине той всего и было, что морфин, питательная смесь да раковые опухоли, так что ударить ее — все равно что пнуть дохлую ощипанную птицу, перед тем как закопать.
А так — вместо нас должна была быть Катарина. Когда мама брала бабушкину руку с шишковатыми и скрюченными от давнишних болей пальцами, чтобы приложить ее к своему животу, который ходил ходуном от пинков изнутри, бабушка отводила взгляд от расплывшегося в улыбке маминого лица, а рука тянулась к кофейной чашке с золотой каемкой. И сперва как будто дрожала, но уже через мгновение, прежде чем сделать первый глоток, бабушка уверенно произносила:
— Кабы по-нашему, жить бы тут Катарине.
А Катарина лежала в могиле.
Может быть, и сердце на дедовой подушке вышила Катарина — о таком не спросишь. Может быть, и еще что. Она ведь и две пары ползунков связала, перед тем как помереть. Так что все могло быть. Все могло быть иначе.
Отец бродил по коридору в своей широкоплечей коричневой кожанке. Бродил, как дурак, туда-сюда, мимо дверей, за которыми лежали горемыки — беззубые, обделавшиеся прямо в койке, тающие на глазах. Они лежали и хрипели, а время шло. Иногда через открытые двери было видно, как желтые занавески между койками колышутся от движения тел — да, некоторые из тел еще шевелились. А некоторые даже вякали и возились с радиоприемниками.
В сестринской частенько звонил телефон, и немолодая дежурная отвечала на звонки хорошо отработанным дружелюбным тоном.
Он принес цветы, купленные на вокзале, и теперь они светились розовым на стуле у Катарининой двери, а он ходил туда-сюда, как дурак.
И как раз в ту минуту, когда мама вышла в коридор и увидела его — как раз тогда он врезал кулаком по стене. Понизу стена была выкрашена зелёной краской, той же, что и двери, а верхняя половина была выбелена. И он все бил и бил кулаком, пока на белом не отпечаталась кровь, а потом сполз на пол и разрыдался.
Главная героиня романа ожидает утверждения в новой высокой должности – председателя областного комитета по образованию. Вполне предсказуемо её пытаются шантажировать. Когда Алла узнаёт, что полузабытый пикантный эпизод из давнего прошлого грозит крахом её карьеры, она решается открыть любимому мужчине секрет, подвергающий риску их отношения. Терзаясь сомнениями и муками ревности, Александр всё же спешит ей на помощь, ещё не зная, к чему это приведёт. Проза Вениамина Агеева – для тех, кто любит погружаться в исследование природы чувств и событий.
Героиня романа мечтала в детстве о профессии «распутницы узлов». Повзрослев, она стала писательницей, альтер эго автора, и её творческий метод – запутать читателя в петли новаторского стиля, ведущего в лабиринты смыслов и позволяющие читателю самостоятельно и подсознательно обежать все речевые ходы. Очень скоро замечаешь, что этот сбивчивый клубок эпизодов, мыслей и чувств, в котором дочь своей матери через запятую превращается в мать своего сына, полуостров Крым своими очертаниями налагается на Швейцарию, ласкаясь с нею кончиками мысов, а политические превращения оборачиваются в блюда воображаемого ресторана Russkost, – самый адекватный способ рассказать о севастопольском детстве нынешней сотрудницы Цюрихского университета. В десять лет – в 90-е годы – родители увезли её в Германию из Крыма, где стало невыносимо тяжело, но увезли из счастливого дворового детства, тоска по которому не проходит. Татьяна Хофман не называет предмет напрямую, а проводит несколько касательных к невидимой окружности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В своём произведении автор исследует экономические, политические, религиозные и философские предпосылки, предшествующие Чернобыльской катастрофе и описывает самые суровые дни ликвидации её последствий. Автор утверждает, что именно взрыв на Чернобыльской АЭС потряс до основания некогда могучую империю и тем привёл к её разрушению. В романе описывается психология простых людей, которые ценою своих жизней отстояли жизнь на нашей планете. В своих исследованиях автору удалось заглянуть за границы жизни и разума, и он с присущим ему чувством юмора пишет о действительно ужаснейших вещах.
В своей чердачной студии в Пензансе умирает больная маниакальной депрессией художница Рэйчел Келли. После смерти, вместе с ее гениальными картинами, остается ее темное прошлое, которое хранит секреты, на разгадку которых потребуются месяцы. Вся семья собирается вместе и каждый ищет ответы, размышляют о жизни, сформированной загадочной Рэйчел — как творца, жены и матери — и о неоднозначном наследии, которое она оставляет им, о таланте, мучениях и любви. Каждая глава начинается с заметок из воображаемой посмертной выставки работ Рэйчел.
Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…
Священник отпевает деревенскую дурочку и сразу после похорон устремляется на охоту — в погоню за чернобурой лисой, настигает ее, но и его самого настигает снежная лавина, и он то ли гибнет, то ли становится оборотнем. А тем временем, гость того же хутора — студент-ботаник выясняет, что именно связывало двух новопреставленных: юродивую и священника-оборотня…
Стремясь представить литературы четырех стран одновременно и как можно шире, и полнее, составители в этом разделе предлагают вниманию читателя smakebit — «отрывок на пробу», который даст возможность составить мнение о Карле Уве Кнаусгорде, Ингер Кристенсен и Йенсе Блендструпе — писателях разных, самобытных и ярких.
В рубрике «Стихи» подборка норвежских поэтов — Рут Лиллегравен, Юна Столе Ритланна, Юна Фоссе, Кайсы Аглен, Хеге Сири, Рюне Кристиансена, Ингер Элизабет Хансен; шведских поэтов — Анн Йедерлунд, Хашаяра Надерехванди, Бруно К. Эйера, Йенни Тюнедаль; исландских поэтов — Ингибьёрг Харальдсдоттир, Сигурлин Бьяртнэй Гисладоттир.