В лесах счастливой охоты - [20]
А наверху, над зелёным лесным потолком, катятся голубые волны ветра; там небо, облака, солнце. Солнце медленно плывёт на запад, а солнечный зайчик по земле ползёт на восток. Я это вижу по тому, как тонут в тени приглядевшиеся листики и соринки и как выступают с другой стороны тени новые травинки и палочки.
Луч солнца как стрелка лесных часов, а земля с палочками и соринками — лесной циферблат.
Но почему же змея не тонет в тени, как получается так, что она всё время в центре сияющего овала?
Лесное время дрогнуло и остановилось. Я напряжённо вглядываюсь в извивы упругого змеиного тела: они движутся! Движутся чуть заметно, навстречу друг другу; я замечаю это по зубчатой полоске на змеиной спине. Тело змеи чуть пульсирует: то оно расширяется, то спадает. Змея невидимо передвигается ровно настолько, насколько передвигается солнечное пятно, и потому постоянно находится в центре его. Тело её — как живая ртуть.
Движется в небе солнце, движутся по всей огромной лесной земле крохотные пятна солнца. И вместе с ними движутся во всех лесах сонные змеи. Движутся медленно, незаметно, как медленно и незаметно движется ленивое лесное время. Движутся как во сне…
Неслух
Медведицы строгие матери. А медвежата неслухи. Пока ещё сосут — сами сзади бегают, в ногах путаются. А подрастут — беда!
Да и медведицы сами со слабинкой: любят в холодке подремать. А весело ли медвежатам слушать их сонное сопение, когда кругом столько заманчивых шорохов, писков, песен!
От цветка к кусту, от куста к дереву, — и забредут…
Вот такого неслуха, удравшего от матери, я однажды и встретил в лесу.
Я сидел у ручья и макал сухарь в воду. Был я голодный, а сухарь был жёсткий, потому трудился я над ним очень долго. Так долго, что лесным жителям надоело ждать, пока я уйду, и они стали вылезать из своих тайников.
Вот вылезли на пень два зверька-полчка. В камнях запищали мыши, — видно, подрались. И вдруг на поляну выскочил медвежонок. Медвежонок как медвежонок: головастый, губастый, неловкий.
Увидел медвежонок пень, взбрыкнул курдючком — и боком с подскоком прямо к нему. Полчки — в норку, да что за беда! Медвежонок хорошо помнил, какими вкусными вещами угощала его мать у каждого такого пня. Успевай только облизываться!
Обошёл мишка пень слева — никого нет. Заглянул справа — никого. Сунул нос в щель — полчками пахнет! Вылез на пень, поцарапал пень лапой. Пень как пень.
Растерялся мишка, притих. Оглянулся кругом.
А кругом лес. Густой. Тёмный. В лесу шорохи.
Слез мишка с пня — и потрусил дальше.
На пути камень. Повеселел мишка: дело знакомое! Подсунул лапу под камень, упёрся, нажал плечом. Поддался камень, пискнули под ним испуганные мышенята.
Бросил мишка камень — да обеими лапами под него. Поторопился: камень упал и придавил мишке лапу. Взвыл мишка, затряс больной лапой. Потом полизал, полизал её — да и похромал дальше. Плетётся, по сторонам больше не глазеет, под ноги смотрит.
И видит: гриб. Пуглив стал мишка. Обошёл гриб кругом. Глазами видит: гриб, можно съесть. А носом чует: плохой гриб, нельзя есть! И есть хочется… и страшно!
Рассердился мишка — да как треснет по грибу здоровой лапой! Лопнул гриб. Пыль из него фонтаном жёлтая, едкая — прямо мишке в нос.
Это был гриб-пыхтун. Зачихал мишка, закашлял. Потом протёр глаза, сел на задок и завыл тихо-тихонечко.
А кто услышит? Кругом лес. Густой. Тёмный. В лесу шорохи.
И вдруг — плюх! Лягушка! Мишка правой лапой, — лягушка влево. Мишка левой лапой, — лягушка вправо.
Нацелился мишка, рванулся вперёд — и подмял лягушку под себя. Зацепил лапой, вытащил из-под брюха. Тут бы ему и съесть лягушку с аппетитом — первую свою добычу.
А ему, дурачку, только бы играть.
Повалился на спину, катается с лягушкой, сопит, взвизгивает, будто его под мышками щекочут.
То подкинет лягушку. То из лапы в лапу передает. Играл, играл, да и потерял лягушку.
Обнюхал траву кругом, — нет лягушки. Так и брякнулся мишка на задок, разинул рот, чтоб заорать, да и остался с открытым ртом: из-за кустов на него глядела старая медведица.
Медвежонок очень обрадовался своей мохнатой мамаше; уж она-то приласкает его и лягушку ему найдёт.
Жалостно скуля и прихрамывая, он потрусил ей навстречу. Да вдруг получил такую затрещину, что разом сунулся носом в землю.
Вот так приласкала!
Обозлился мишка, вскинулся на дыбки, рявкнул на мать. Рявкнул — и опять покатился в траву — от оплеухи.
Видит, плохо дело! Вскочил — и бегом в кусты.
Медведица за ним.
Долго слышал я, как трещали сучья и как рявкал медвежонок от мамашиных затрещин.
«Ишь, как уму да осторожности его учит!» — подумал я. Убежали медведи, так меня и не заметили. А впрочем, кто их знает?
Кругом лес. Густой. Тёмный. В лесу шорохи.
Лучше уйти поскорей: ружья-то у меня нету.
Весёлый городок
Это был совсем юный городок. Его строили в южном лесу. Это было как война: городок наступал на лес, лес — на городок.
По вечерам вокруг фонарей крутилось белое облачко ночных бабочек и мелькали чёрные летучие мыши. Щелчок, хруст — и вниз падают, сверкая, узорные бабочкины крылья. Когда поднималась луна, из зарослей выходили шакалы. Их крики — вой, стоны, охи и ахи — были слышны в каждом домике. Все городские собаки в ответ поднимали неистовый лай. Днём посреди шоссе рассаживались молодые длинноногие цапли, и шофёры осторожно объезжали их, гудя, как на перекрёстке. На улицах шофёры объезжали черепах, которые медленно ковыляли, нарушая правила движения. В комнаты заползали змеи. Скорпионов находили по утрам в сапогах и под подушками.
