В кварталах дальних и печальных... - [9]

все равно пред глазами, на памяти, на слуху:

беготня по заводу, крик, задержавший нас,

труп, качающийся под потолком в цеху

ночном. И тень, как маятник, между глаз.

1993, март

«Смерть хороша по чуть-чуть…»

Смерть хороша по чуть-чуть. По ночам

умирая, под утро воскреснув, за чаем,

замечая какого-нибудь грача

или ворона (точно не замечая),

что единственной чопорной нотой стан

проводов украшает, пенсне фонарных

столбов, расцветающий как тюльпан

восход, гремящего стеклотарой

жлоба, воткнувшего свой костыль

в планету старца с табачной пачкой,

гулятелей лошадообразных псин,

чьи глаза прозрачнее, чем собачьи,

как-то вдруг понимаешь, что ты воскрес

ненадолго, что первой строкой обманут.

Смерть играет с тобою, как тяжеловес —

подпуская, готовит нокаут.

1993, май

Отрывки

1.

Огромный город — церкви, зданья, банки

(где я всю жизнь нежданный гость) —

похож на полусъеденный лосось,

чьи ломти спят на дне консервной банки.

Ну а Христа здесь приняли б за панка…

И каково лохматому б пришлось:

не отберешь же у собаки кость,

тем паче если ты противник палки.

2.

Луна, облагородив небосвод,

мертвецкий взгляд несуетливо прячет,

как незнакомец — в полы мятой шляпы,

кусками тучи вытирая лоб,

за ту же тучу. Каждый новый год

новейший ливень обновляет слякоть,

не очищая. И не надо плакать:

судьба здесь такова, таков народ.

3.

Воруют все: помногу и помалу.

Воруют все: и умный, и дурак.

Взойдет скорее сор, чем добрый злак,

когда поля ничем не засевают.

Но все приходит к своему финалу

задолго до финала. И за так

лишь бог хранит любителей собак

и меХиканских телесериалов.

4.

С букетом алых роз на стеблях вен

уйти к нему не глупо, но излишне.

Здесь даже смерть, и та живет и дышит,

и так же ощущает тяжесть стен,

в которых я живу две тыщи лет,

за коими, под стать летучей мыши,

висит звезда над одинокой крышей,

сребря кресты могильные антенн.

5.

Но можно выйти в улицу и встать

над допотопной рыжеватой лужей,

и прошептать «я никому не нужен»,

в лицо извне глядящего отца,

и ждать ответа, или ждать конца.

Вот-вот начнется плесневая стужа.

Здесь трудно жить, когда ты безоружен.

А день в Свердловске тяжелей свинца.

1993, май

«Утро появляется там, где ночь…

Утро появляется там, где ночь

исчезает. В колючем разливе света

из глаз исчезают сны и проч.

В глазах появляется лист газеты —

«…потерялась собака, уши…», «…завтра

войска Шеварднадзе…», «…развал науки…»

Морщинится тень. Доеден завтрак.

А мне некому подать руку…

1993, июнь

Пустота

Да, с пустотою я знаком.

Как с ночью — Фрост. Я помню дом.

Вернее ряд пустых домов.

Как полусгнивших черепов

глазницы, окна голубой

взгляд останавливали мой.

И я, слепец, всю жизнь подряд

поймать чужой пытаюсь взгляд.

Мне б там стоять, замкнув уста,

и слушать ливень, в волосах

шуршащий, как в соломе крыши,

как в вечеру скребутся мыши,

как ветер, выдувая ночь,

копается в душе и прочь

уносит клочья тихих слов,

как выносили из домов

добро, что кое-как нажили,

оставив пряди белой пыли…

…Скорей для памяти своей,

а не для сумрачных гостей

замки повесив. Помню дом.

Да, с пустотою я знаком.

1993, июль

Суждения

* * *

Век на исходе. Скоро календарь

сойдет на ноль, как счетчик у таксиста.

Забегаешь по комнате так быстро,

как будто ты еще не очень стар.

Остановить, отпразднуем сей день.

Пусть будет лень

и грязь, и воздух спертый.

Накроем стол. И пригласим всех мертвых.

Век много душ унес. Пусть будут просто

пустые стулья. Сядь и не грусти.

Налей вина, и думай, что они

под стол упали, не дождавшись тоста.

1.

Летний вечер в окне,

словно в перепроявленном фото.

Нависает звезда. Старый город во сне.

Дождь исходит на нем вместе с собственным потом,

И спешат фонари за закатом вослед.

Я полсвета объехал верхом на осле.

Созерцал, как несчастны счастливые люди.

Завершилось стремленье. Окончилось чудо.

Как плохое сукно,

Мое сердце распалось на части.

Но я счастлив вполне от того, что несчастлив.

Я гляжу за окно.

2.

Скоро осень придет.

На Урале дожди ядовиты.

Выйду в улицу, стану слоняться, сырой пешеход.

И дожди расцелуют дома, как могильные плиты

отцов — сыновья.

Здесь родная земля.

Я с дождями уйду в эту землю.

Или просто пойду и совсем облысею.

И, нелепый старик, не успевший познать

ничего, кроме водки и хлеба,

буду всем говорить: «То, что сыплется с неба,

не всегда, благодать».

3.

Я везде побывал.

Я держал горизонт, как перила, в руке.

Я имел миллионы. Пришел налегке —

Все бродягам раздал.

Ничего не имея,

ни о чем не жалею.

Только смена пейзажей натерла зрачки

до зеленого цвета. И если в ночи

я устало стою у окошка,

при никчемной луне проклиная судьбу,

наполняя округу, подходят к окну

одичавшие кошки.

4.

Как порой тяжело.

Открываешь глаза и вдруг видишь — чужое

всё: и небо, и звезды, и червь в перегное,

не несущий тепло.

Понимаешь, что сам не уйдешь, уведут под

конвоем.

Слава Богу, стихи — это нечто иное.

Мое тело висит, словно плащ — на гвозде,

на взгляде, который прикован к звезде.

Я ищу в себе силы

не сдаваться и ждать.

Но в округе до черта камней. Каждый третий —

кидать.

Или строить могилы.

5.

Я забыл шелест книг.

Я листаю оконные стекла.

И свеча освещает нетронутый ужасом лик.

И, как будто меж строк, я читаю меж улиц

промокших

то, что не передать, ибо это иная

книга, нежели те, что обычно читают.

Это книга ветров,