В Крыму - [8]

И в этот миг Галагина сразила немецкая пуля. Он упал, не успев потерять сияния радости, вспыхнувшей на его лице, когда он поднялся с земли и взмахнул флагом, чтобы развернуть его. Саломахин сам подхватил флаг. «Галагин, родной Галагин, нас запомнят, скажут — так они сражались за Крым».

Он бежал вперед, и весь его взвод, и все, кто был рядом, пошли за ним: неудержимая сила влекла бойцов за человеком, которого даже не всем было видно в непроглядном мраке.

Саломахин бросил гранату в дзот, перепрыгнул через трупы немцев и установил флаг на самой вершине высоты.

…На рассвете к причалу подошел офицер-гвардеец с окровавленной повязкой, закрывшей глаза. Медицинская сестра усадила его на катер, и, застучав мотором, катер пошел через пролив курсом на Большую землю.

Это был Николай Саломахин.

…Когда же его ранило? Что случилось с ним после того, как он установил на высоте красный флаг?

Гвардии младший лейтенант Саломахин не задержался на той высоте у крымского берега, к которому бойцы тянули уже из воды наши пушки. Саломахин увидел немецкую батарею и во главе взвода атаковал ее. Почти вся прислуга немецких орудий была истреблена. И когда разгоряченный лейтенант поднялся для новой атаки, близкий разрыв вражеской мины оглушил его, мелкие осколки впились в голову, и острая, обжигающая боль свела веки.

Саломахин упал. К нему подбежали бойцы. Но он быстро поднялся и, ничего не видя и шатаясь, сделал несколько шагов вперед. Он громко сказал бойцам:

— Идите! Вы нужны в бою. Я сам… я смогу еще сам…Приказываю — идите.

Он повернулся и, стараясь ступать уверенней, пошел, протянув перед собой руки.

Он мог спокойно идти: в надежных руках оставлял он первый клочок крымской земли, впитавшей кровь бойцов двух десантов[1]. В Крыму мы видели много следов первого десанта. Каски, изуродованное оружие и священные холмики могил.

Нет, теперь никто не мог отойти с этой земли хоть на шаг! Об этом ни у кого не было даже мыслей в самые трудные минуты боя.

* * *

…Ночью, когда тусклые звезды еще горели над морем, на одной из высот у флага залег с пулеметом гвардеец, младший сержант, комсомолец Махмед Гулиев. Из далекого Азербайджана пришел он на фронт. На Кубани он был дважды ранен, но вернулся в свою роту.

На рассвете Гулиев отразил три немецких контратаки. Он подпускал немцев так близко, что товарищи волновались. Позже он рассказывал мне:

— Я и сам волновался. Человек не камень. Но патронов, понимаете, было мало. А за нами — море. И даже один патрон потерять было жалко.

Махмед Гулиев уничтожил на подступах к высоте восемьдесят немцев. Эта цифра записана в его представлении к званию Героя Советского Союза, которое ему присвоено.

…Когда Гулиев отбил третью контратаку, к нему подполз боец-подносчик.

— Салям! — приветливо улыбнулся ему пулеметчик. — Как живешь?

— Я-то ничего, — ответил боец, — как ты тут живешь?

Им не пришлось поговорить. Они замолчали и стали смотреть туда, откуда послышался и начал нарастать тревожный гул моторов.

Какая дикая злоба охватила немцев, если на эту высотку, на пулемет Гулиева, они бросили шестнадцать бомбардировщиков? Завыли бомбы, и серо-желтые клубы дыма и пыли окутали высоту, повисли над нею.

Едва ветер развеял их, Гулиев увидел: немцы вновь приближались к высоте.

Гулиев спокойно очистил пулемет от земли. Патроны были. Их принес боец-подносчик. А раз были патроны, ничего не вышло у немцев.

Но опять послышался в небе тяжелый гул: приближалась новая партия «Юнкерсов». И молча смотрели на них два бойца из тесного окопа на высоте…

В Азербайджане, в родном селении Махмеда Гулиева — Грекнас, как во всей стране, с радостью узнали о том, что Красная Армия ступила на землю Крыма. Счастливую весть семье и землякам в Грекнас, который высокими горами поднят к самому небу, принесли газеты: там, в Крыму, сражается Махмед Гулиев, он — Герой Советского Союза. Но еще большую радость доставило письмо из Крыма.

Махмед Гулиев был жив. При втором налете «Юнкерсов» на высоту его только засыпало землей. Он отряхнулся, устало поднял голову и улыбнулся: красный флаг реял над крымской сопкой.

Непокоренные

Берега у Керчи лежат подковой, точно выгнули их могучие волны, набегающие на набережную, на желтый песок, на скользкие камни холодных скал. С одной стороны бухты — древняя гора Митридат. Белые домики, как гнезда, облепили ее.

И всем, кто в военную осень сорок третьего года был на Таманском берегу, казалось, что пустыми окошками эти домики смотрят на нас, на армию, ждут, когда, когда же она перешагнет пролив, придет, чтобы выжечь из города немцев, въевшихся, как проказа, в его когда-то шумные и веселые улицы.

Немая, мертвая Керчь ждала нас.

Ждал завод, огромные корпуса которого высятся на другой стороне бухты, не покорившийся немцам керченский металлургический завод. У стен завода выстроились домики рабочего поселка Колонки. Не дымились трубы завода. Не было видно дымков и над крышами опустевших домиков.

Немцы свирепо расправились с жителями Керчи.

Когда высадился десант севернее Керчи, хотелось скорее попасть в нее, услышать рассказ о нечеловеческих муках керчан, освободить их. Мы увидели керчан раньше, чем попали в Керчь.