В кожуре мин нет - [6]
– Сыграю тебе…
– Ух ты! – я сажусь удобней на подушках, слегка прикрывшись краем одеяла. В паре слушатель – музыкант кто-то должен быть одет.
Федор сосредотачивается, склонив голову с растрепанным чубом набок, и раздвигает меха. Его выпуклая попа еще увеличивается, словно раздувается вместе с мехами, и сдувается с обратным движением инструмента. Слегка путаясь, он выводит медленную хриплую мелодию.
– Отвыкли пальцы… – качает он головой в такт музыке.
Благородный Сервант-Буфет замирает, вспомнив давно забытое родное, шторы недовольны недостатком света, кровать терпеливо держит, а трехсерийный шкаф бесшумно отражает голого Федю, на раздвинутых бедрах и сплющенном половым органе которого дышит черно-белый монстр.
– В детстве учился, редко беру в руки… – оправдывается артист. – Мать хотела, чтобы я был музыкантом.
Я сожалею, что в комнате так мало зрителей. Картина достойна всего улыбающегося амфитеатра с проспекта «Наша клиника», не говоря уже о балконах.
Устав мучить пальцы, Федя отставляет инструмент к шкафу, удваивая его в зеркале, и ложится рядом.
– Тебе понравилось? – с надеждой на похвалу спрашивает он.
– Очень!
– Тебе кто-нибудь играл вот так?
– Нет! Никогда! Ты единственный!
Он улыбается и чмокает меня в уже запатентованное место. Мне становится скучно, словно мы давно женаты, и хочется уйти. Но сразу уходить неприлично, если вообще можно говорить о приличиях, лежа с голым урологом-музыкантом.
– Прикольную пару сегодня видела в твоей клинике, – говорю я, чтобы убить время до слов «ну мне пора».
– Мужик с бородкой с женой? – узнает Федя. – Я их не первый раз вижу. Баба какая-то задерганная, а муж – мой клиент! Скоро будет у меня.
– Откуда ты знаешь?
– Доктора всегда своих видят. Опыт. Заболевания, и даже предрасположенность к ним определенным образом отражаются на человеке. Внешний вид, походка, манеры, цвет кожи, цвет склер, да много всего. Любого врача спроси. А этот так и так придет. После Кружанского они все у меня! – смеется Федор. – Вот кто профи у нас! Мужиков он бегом ко мне, а теток – к эндокринологу, к гинекологу, к трихологу, к физиотерапевту, узи, рентген, анализы, в общем – ко всем, по кругу! Мужики хуже разводятся, ко мне и кардиологу только хорошо идут, на остальное забивают. Но тоже до поры. Полтинник стукнет, приползут со своими простатами! Ну и я своих, конечно, к нему на консультацию в обязательном порядке! Проблемы с членом первым делом на психике отражаются.
– Серьезно?
– Конечно! Это я тебе как доктор говорю! А Анатолий Абрамыч у нас умница! И клинике кассу делает, и докторам на карман налипает! Умеет работать! – восхищается голый уролог. – Крутится, правда, на трех работах. А ему деваться некуда! Жена, семья, две любовницы, квартира в кредит! Я вот смотрю на него и чего-то жениться мне еще больше не охота! Тут как хорошо, потрахались в свое удовольствие и никто никому как говорится! А гармошку, чтобы играла, надо ж смазывать… – философски замечает голый гармонист. – Ну чего, кино посмотрим про меня в Европе? – Он садится на итальянской кровати с такой надеждой в глазах, что вместо того чтобы ответить: «мне пора» я произношу:
– Ну, давай… А оно не трехсерийное?
– Нет! Всего минут двадцать где-то! – Он шустро спрыгивает с постели, демонстрируя выпуклую попу, берет на колени ноутбук, усаживается на подушках, включает.
Голубой монитор высветляет матовые плафоны люстры, которыми она смотрит свысока на происходящее в комнате. Испанский мутант, немецкий педант, итальянская двуспальная приживалка, советский сноб, мнящий себя музыкальным инструментом, голый хозяин квартиры с ноутбуком на коленях и Европой в глазах, очередная голая баба, расплодившиеся китайские тапки… Боже, что приходится освещать! – читаю я люстрины мысли. Все же, наверно, надо зарулить к психологу, но точно не к Кружанскому А.А в «Нашу клинку»….
Матрица
Ему четырнадцать.
Он стоит за шторой у черного окна, в котором фальшивым солнцем отражается шар ночника. Мать на Дне рожденья подруги. Должна приехать. Уже полвторого ночи. Все меньше света за окном. Лишь фальшивое солнце ночника висит над пустой дорогой. Он ждет.
Он всегда ждет мать в ее комнате. Она возвращается пьяная и довольная или пьяная и усталая. Целует его или трепет по голове, произнося: «Сыночка, ну зачем ты ждешь! Я же сказала, что буду поздно! Иди, ложись!» Но прежде, чем уйти к себе, он обнюхивает ее. Запах ее тела и ее духов перебит чужими духами, чужими сигаретами, чужим потом, чужим мужским парфюмом. Он тычется ей в грудь, чтобы вынюхать чужой запах весь, без остатка, но она отталкивает его: «ну что, как маленький, иди, иди…» Он чувствует, как на холке напрягается кожа. Если бы он был волчонком, встала бы дыбом шерсть.
Он ежится в холодной по сравнению с его телом постели, представляя, что все эти мужчины делали с ней, с его мамой. От этих картин у него наступает жесточайшая эрекция и он, закусив одеяло, чтобы не кричать в пустом доме, кончает в кулак. Потом он идет мыть руку мимо материной комнаты, из которой доносится пьяное сопение.
В свет фальшивого солнца над дорогой въезжает такси. Окно комнаты прямо над подъездом. Машина останавливается. Ничего не происходит. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Потом открывается пассажирская дверь и оттуда вываливается мать в мятом платье. Она нагибается еще раз за сумкой. Оправляет платье, хлопает дверью. Хлопает дверью еще раз, сильней, и, покачиваясь, входит в подъезд. Такси уезжает. Он идет открыть дверь квартиры. Мать, пьяная, бормочет на ходу: «Сына нуштотынеспишь» и, с трудом попав в проем двери своей комнаты, падает поперек дивана.
«Бампер огромного черного внедорожника запрыгал у моего бока. Левого. Визг тормозов пронзил насквозь и пришил к асфальту. Прожитая жизнь сплющилась до доходчивости комикса, где последней картинкой – смазанные лица прохожих, слетевшая на дорогу сумка, белые пузыри из головы водителя с текстом: „куда ж ты еб…!!!“ и почему-то дворняга с задранной задней ногой. Визг тормозов остановил ее в намерении почесать бок. Тоже левый…».
«Из-за угла немого дома траурной тумбой «выхромала» старушка в черном. Заваливаться вправо при каждом шаге мешала ей палка с резиновым копытом. Ширх-ширх-ТУК! Ширх-ширх-ТУК! – Двигалась старушка в ритме хромого вальса. Я обрадовалась. Старушка не может уйти далеко от места проживания, поэтому точно местная, и, стало быть, знает каждый тупик!..».
«Две лысых тефтельки в оспинках риса сиротливо жались друг к другу. Это были, наверное, два брата. Туманным осенним утром они выдвинулись по грибы, но младший, слегка приплюснутый, шумно загребал ногой, и их услышал повар, бродящий неподалеку в поисках отдохновения. Или нет, это пара влюбленных, у которых таки получилось умереть в один день. В погожий октябрьский денек, когда бордовым от желаний листьям хочется унестись подальше, а двум влюбленным тефтелькам слиться в одну большую тефтелину и замереть от счастья…».
«Он берет с подоконника бинокль, прикладывает к глазам. Забыл снять очки. Снимает очки, подстраивает линзы, приникает к прохладе окуляров, находит среди окон напротив три своих. Они расположены друг под другом, как светофор, и «зеленый» горит во всех трех. В нижнем – массажный стол вровень с подоконником. Щуплый массажист – китаец или казах, старательно месит тесто женского тела. Женщина лежит на спине с закрытыми глазами, прикрывая грудь узким полотенцем…».
«В подвале, переделанном в ресторан, я ждала знакомую. Подвал выдавали бетонный потолок, замазанный серебряной краской, раздутые змеи гофрированных труб и перекрашенные стены с подтеками. Ресторан изображали столики с толстыми свечами, бар в глубине и четыре официанта: две перекрашенные из брюнеток блондинки с короткими ногами и два щуплых натуральных брюнета с кривыми. В отсутствии клиентов они, облепив стойку бара, поглядывали на единственного кроме меня, посетителя – грузного жующего мужчину в песочном джемпере…».
«От него остался запах роскоши и сквозная дыра в душе. И еще убийственный контраст между его внешним обликом и тем, что выражал его взгляд. Высокий, голубоглазый, коротко-стриженый, воплощение успеха во всем, на первую встречу он приехал во внедорожнике, на вторую в кабриолете. Холеный вид, безупречность в одежде, в юморе, в сексе и… мертвые глаза. В них та же выжженная пустыня, что и на фото, которое он прислал перед встречей. Солнце и пески до горизонта. Он на мотоцикле, улыбается в камеру одним лицом. Глаза, словно не его и не отсюда, заперты в тесной пустоте…».
«Отранто» — второй роман итальянского писателя Роберто Котронео, с которым мы знакомим российского читателя. «Отранто» — книга о снах и о свершении предначертаний. Ее главный герой — свет. Это свет северных и южных краев, светотень Рембрандта и тени от замка и стен средневекового города. Голландская художница приезжает в Отранто, самый восточный город Италии, чтобы принять участие в реставрации грандиозной напольной мозаики кафедрального собора. Постепенно она начинает понимать, что ее появление здесь предопределено таинственной историей, нити которой тянутся из глубины веков, образуя неожиданные и загадочные переплетения. Смысл этих переплетений проясняется только к концу повествования об истине и случайности, о святости и неизбежности.
Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.
Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.
Эйприл Мэй подрабатывает дизайнером, чтобы оплатить учебу в художественной школе Нью-Йорка. Однажды ночью, возвращаясь домой, она натыкается на огромную странную статую, похожую на робота в самурайских доспехах. Раньше ее здесь не было, и Эйприл решает разместить в сети видеоролик со статуей, которую в шутку назвала Карлом. А уже на следующий день девушка оказывается в центре внимания: миллионы просмотров, лайков и сообщений в социальных сетях. В одночасье Эйприл становится популярной и богатой, теперь ей не надо сводить концы с концами.
Сказки, сказки, в них и радость, и добро, которое побеждает зло, и вера в светлое завтра, которое наступит, если в него очень сильно верить. Добрая сказка, как лучик солнца, освещает нам мир своим неповторимым светом. Откройте окно, впустите его в свой дом.
Сказка была и будет являться добрым уроком для молодцев. Она легко читается, надолго запоминается и хранится в уголках нашей памяти всю жизнь. Вот только уроки эти, какими бы добрыми или горькими они не были, не всегда хорошо усваиваются.
«Вокруг мело, лило и сыпало. Ноябрьский вечер скандалил и с осенью и с зимой, кому мочить пешеходов. Фонтаны грязной жижи из-под машин плевали в народ по-осеннему, а пурга мокрого снега хлестала прохожих уже по-зимнему. Люди на автобусной остановке забились в угол, но и там не было спасения от дерущихся стихий и от «шумахеров». Автобусы и маршрутки вымерли. Залепленный ледяной грязью аквариум остановки уже не вмещал желающих уехать…».
«Медицинская клиника. Дорогая чистота. Регистратура. Белый халатик. Юная грудь. Крестик со стразами. Глаза-пуговицы…».
«Витрина с сыром длиною в жизнь. Все оттенки желтого. От белесого до желто-оранжевого. С голубоватыми прожилками и изумрудными оборками благородной плесени.Маскирую голубую растерянность глубокомысленным выражением лица, подобающим такому выбору. Верчу, читаю, нюхаю. Написано заманчиво, пахнет съедобно. Может, этот? Или все же тот?..».
«Ему четырнадцать.Он стоит за шторой у черного окна, в котором фальшивым солнцем отражается шар ночника. Мать на Дне рожденья подруги. Должна приехать. Уже полвторого ночи. Все меньше света за окном. Лишь фальшивое солнце ночника висит над пустой дорогой. Он ждет…».