В координатах мифа - [4]

в которую немного был влюблен…

Немного поздно вспоминать о Боге,

когда ты сам – давно опавший клен.

Укусила себя за хвост…

Я Уроборос, я голый Феникс, я обгоревший

бескрылый птах, бог-богоборец, vagina-penis,

орел и решка…

В чужих устах я так устал от пустых проклятий в

набитых мною несытых ртах, что на глиста стал

похож я статью, и харкать гноем на тень Христа в

тени креста я устал не меньше, но что поделаешь —

смерти нет, есть только дети мужчин и женщин, да

семь наделов чужих планет, да звон монет – чешуей

по коже, да поминальный протяжный звон… Да,

смерти нет. Но ведь жизни – тоже. Так что же с нами?

Неужто сон?

Я Уроборос, я бесконечен, и хвост – все то, что не

голова, и перьев поросль болит, как печень, и в осень

пошло летят слова… И целовать этот хвост противно,

и укусить его западло, и мне бы в ад давно уползти,

но на небеси возлюбили зло. И сам себя я люблю

и плачу, и снова плачу и хохочу, в своих объятьях

себя же трачу на бред собачий и перья чувств. Они

потеряны всеми, всюду и сожжены на хвосте времен,

а вместе с перьями вера в чудо, с ней иже ны… И

приговорен я грызть сей хвост обгорелый, горький

и помнить вечно, башку обвив, о брызгах звезд на

тарелках гор и о бесконечной большой Любви…

Я Уроборос, я память предков, я амнезия, я тьма и

свет, костер и хворост…

…возврат каретки…

Плевать на зиму мне. Смерти нет.

Подражание Шекспиру 85

Как трудно вознести Тебе хвалу,

влача свою Судьбу, как я влачу.

Как трудно прочитать молитву вслух

и уберечь дыханием свечу,

и, обжигая воском пальцы рук,

нести ее тому, кому велишь,

и, замерзая на сыром ветру,

идти за ним, светя, на край земли,

и боль терпеть, и петь о боли той,

и знать, что счастье будет не со мной,

и быть мечтой, расставшейся с мечтой,

оставшейся земной и неземной,

и ежечасно говорить с Тобой,

и верить в то, что Ты и есть Любовь.

Солнце на синем Елена Копытова. Латвия, г. Рига

От автора:

По образованию – юрист, по профессии – преподаватель. Есть сын-школьник. Люблю поэзию и воздушный экстрим.

© Копытова Елена, 2016

Дорожное

…А за окном – березово. Шпалы – чересполосицей.

Небо играет красками щедро и нараспев.

Сумерки гонят с пастбища рыжее стадо осени.

Даль убегает в прошлое, выдохнуть не успев.

Только прикосновение, только намек – не более…

Тянется-канителится времени волокно,

зыбится послесловием чеховской меланхолии…

Желтый зрачок прожектора высветил полотно.

Беглый этюд – плацкартное: рыжий трехлетка с яблоком.

Ложка по подстаканнику бряцает бубенцом.

На незнакомой станции суетно, как на ярмарке.

Пахнет капустой квашеной, бочечным огурцом.

Можно дышать, как дышится… или парить, как движется.

Можно сказать, как выдохнуть – шелестом-ветерком.

Только вот слово «Родина», в общем-то, слишком книжное…

лучше бы – полушепотом, тающим сквозняком.

Бродят слова ненужные (вроде письма с оказией) —

то ли уже на подступе, то ли еще в пути…

– Вяленым рыбным Севером, спелой арбузной Азией,

мокрым хохлатым Питером

встреть меня, приюти…

и посмотри доверчиво… и обними по-дружески…

пусть себе паутинится медленной речи вязь.

Будь ты слегка подвыпившей, луковой и простуженной…

Знаешь, и пуповинная недолговечна связь.

Вижу – на шею времени кольца легли годичные.

Вижу, как из дорожного старого рюкзака

волком глядит предательство паспорта заграничного

с ужасом обреченности вечного чужака.

Без слов

Говорят, в Отечестве нет пророка,

да и кто б узнал его, если – есть?

Но зато опять на хвосте сорока

притащила сдуру худую весть.

…А в чужое сердце влетишь с разгона,

так тебя проводят – «на посошок»

полной чаркой спелого самогона.

Сумасбродно, ветрено… – хорошо!

…А потом – привычный рассол на завтрак.

Хоть полвека пей, все равно – тоска.

Ты чужой здесь и… не сегодня-завтра

упорхнешь, как ласточка с облучка.

…но пока… молчи! На душе бездонно.

Все, что важно, сказано и без слов.

Просто Бог, шутя, раскидал по склонам

золотые луковки куполов.

Просто остро пахнут лещом и тиной

на равнинах волжские рукава.

И тебя пронзает гусиным клином

ножевая русская синева.

Провинциальное

…И неважно, где он и как зовется —

городок с часовенкой под ребром.

Ночью время черпаешь из колодца,

до утра гремишь жестяным ведром.

И душа наполняется зыбкой грустью.

Все застыло будто бы на века

в закоулках этого захолустья.

На цепи по-волчьи скулит тоска.

…колосится утро над бездорожьем.

На лугах – ершистая трын-трава.

Вот бы враз оторваться, сдирая кожу! —

Отболев, отникнуть, но – черта с два! —

Как ни бейся – хлесткая пуповина

неизменно тянет тебя назад.

…у хозяйки – брага (к сороковинам.)

На столе – портрет (утонувший брат.)

На цветастом блюдце – свечной огарок.

Кислый квас – во фляге. В печи – блины.

На плакате выцветшем – Че Гевара,

и ковер с оленями – в полстены.

Даже то, к чему ты едва причастен,

прикипает к памяти навсегда.

В сенокос – царапины на запястьях

да жара без продыху – ерунда.

От того, что было сплошной рутиной —

горячо и больно, по телу – дрожь…

тишина колышется паутиной —

даже выдохнуть страшно,

а вдруг порвешь?

Не парижское

Улицы не парижские… Ветер гуляет кочетом.

Голуби над задворками. Нудные холода.

У пацанов с окраины папы – сплошные «летчики».

Рано стареют матери. Чадно горит звезда.

Хочется… прочь! – Из города, чтобы дорога – скатертью,