В конце века - [3]

Чалит себе, укромно шелестя.

Но слух прошел,

Слушок, точней: «Он – пишет!

«Из мусорной корзины» – повестя».

Словарь и стиль визжат, Как поросята,

И местных тем убог и скучен круг.

Уж написал ноль целых две десятых

За двадцать лет мучительных потуг...

И как-то Гоголь,

Выглянув из мрака,

(Он чародей и – может иногда!)

Прочел страницу, лоб потер:

«Однако...»

И подтвердил:

«Как скучно, господа!»

1991

ГЛАСНОСТЬ

Детина-критик гневным текстом

«Врага» бичует, весь дрожа,

Сквозит эротикой и сексом

Его пещерная душа.

Другой шумит о днях ГУЛАГа,

Никто Отчизне не помог,

Зато прибрали власть и блага,

Как говорится, под шумок.

На съездах-сессиях токуя,

На главном клиросе страны,

Мы видим – дулю нам какую

Суют сии говоруны.

Сулят топор. Готова плаха.

И «дело», знать, заведено.

И «гнев» грядущих Карабахов

Отрежиссирован давно.

Да только зря сдвигают кружки

За свой фарцовый интерес:

Лжедмитрий выстрелен из пушки,

Иуда сам в петлю залез...

1991

* * *

Как допрежь ордена, презенты,

Только гуще, позорней ложь.

Сплюнешь горестно, в президента

Хоть со скользом, но попадешь.

Сколько их на Руси Великой,

Не промажешь, бери подряд:

Тот не вышел умом, тот ликом,

Испохаблен калашный ряд.

Вот один из них «ангел кроткий»,

Из прорабов – усвой и взвесь!

Как цементным раствором, водкой

Укрепляет маразм и спесь.

Ну, взорлите ж, гудки заводов,

Ну, ударьте, колокола!..

Прав был загодя «вождь народов»:

Эвон сколь напласталось зла!

1991

НИТРАТЫ

Вожди почили в бозе,

А новых нет пока,

Жидки да мафиози

В Советах и в ЦК.

И катятся кортежи,

И вносится нитрат,

И «нобелевский» свежий

Созрел лауреат.

Душа небес взалкала?

И в обществе – темно:

Хоть в «леворадикалы»,

Хоть в «право», все одно...

Ах, добыли свободу

(Виват нам, дуракам!)

Библейскому народу

И прочим Собчакам.

Еще б самих нас к стенке,

Чтоб – некому тужить:

Сплошные евтушенки,

Сплошной бомонд и жидь!

Куда желаешь – виза,

Вся жизнь – сплошной полет,

Ну, словом, как Раиса

Максимовна живет.

1990

ХРИСТОС

Каких кровей Он? –

старая дилемма.

Как был зачат? –

загадка глубока.

Метрических бумаг

из Вифлеема

Не сохранили

горние века.

Известно лишь –

когда и кем распят

Он, И кто орал:

«Распни его, распни!»

Так что ж теперь

зациклились на пятой

На краткой строчке

паспортной ОНИ?

Недавно лишь «расшили»

пунктик узкий,

Но не был снят

сей пристальный вопрос:

Еврей ли Он?..

Не важно! Он – за русских,

Он – Иисус Иосифыч Христос!

1998

РАЙСКИЙ СОН

Сон, конечно, и нынче крутой:

Рай, приемная, очередь к Богу.

Дверь открыл референт молодой

И сказал: «Посидите немного!»

Как на иглах сижу, как в тюрьме,

Поминутно роятся вопросы:

Что тут делают – нищий в чалме

Иль буддийский народишко босый?..

Тут Пророк, через стену влетев,

Снял хитон и сошел с колесницы,

И, приветствуя офисных дев,

Выпил пепси из рук ангелицы.

Наконец я увидел Его,

Как и ждал, Он промолвил солидно:

«Поднял списки Я, сверил Ф. И. О.,

Крыжик есть, но ...оплаты не видно».

Облик кроткий, а в голосе лед.

И сквозь лед отчеканилось: «Знайте!

Тыща в твердой валюте за вход

На развитие Рая... Ступайте!»

Кромку неба нашел без труда,

Разбежался и ухнул по-русски.

Хорошо – не задел провода!

И проснулся от сил перегрузки.

И – к окну. Потрясенный стою.

Мир земной не обрадовал взгляда.

Что сказать тут, коль даже в Раю

Не избегли влияния ада.

1999

ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД

Когда громили танки Дом Советов,

Я горько пил за души всех поэтов.

И багрянел от крови сам собой

Телеэкран когда-то голубой.

Шестой канал – Ротару и «Лаванда»,

А на втором – расстрельная команда:

Грачев-паша – змеиный камуфляж,

Бурбулис – подстрекателей типаж,

И прочие искатели наград...

Зашел сосед – упертый демократ,

Я без раздумий вышвырнул соседа:

Локальный гром, негромкая победа.

И пусть ликует сам с собой один,

Зомбированный «ящиком» кретин.

А Дом горел, прицельно танки били,

При СССР их ладили в Тагиле:

Камулятивным ухнут, пробасят...

И я налил еще сто пятьдесят.

Возник Спецназ, Омон, Бейтара тени...

В столице кровь, беспамятство в Тюмени,

Россия вновь на дыбе и во мгле.

И злой прораб, кайфуюший в Кремле,

Торжествовал и всем судил удавки.

И Черномырдин – слон в посудной лавке,

Гоняя мух во рту, в герои лез,

Как лез вчера в ЦК КПСС.

Когда Немцов с Явлинским мух прогнали,

И всем Гайдарам сребреники дали,

В квартире дверь, как будто в небе кратер,

Разверзлась вдруг, явилась Богоматерь:

«Переживем, – рекла, – а пьянку брось!»

И нимб сняла, повесила на гвоздь.

1999

В ОДНОМ УРАЛЬСКОМ ГОРОДЕ

С подозрением гляжу я на сей твердокаменный город,

Не берусь выгораживать даже работный народ.

Дружно пропили «ВИЗ»[1], «Уралмаш» промотали. И впору –

Снова песнь заводить про несчастный кирпичный завод.

Вот свой поезд дождусь, подпирая колонну вокзала,

И надолго закружит глубины пространства и лет.

И кургузый Свердлов, что не сдернут еще с пьедестала, –

На аптекарских ножках – вздохнет с облегченьем вослед.

Настроенье опять – уводите и сразу повесьте!

От одних открестился, к другим не прибился, не смог.

Вновь трамбуют асфальт на расстрельном Ипатьевском месте,

И трагедии русской все катится смертный каток.

Ну, понятно: да здравствует! – нет ни цензур, ни запретов.

Но пришла и расплата. Во мгле найти версты-пути.

И пример налицо: даже пары приличных поэтов.

Как ни тщись, в этом городе нет, с фонарем не найти...