В когтях неведомого века - [91]
Стоит ли упоминать о том, что престарелого барона де Кавальяка, прежнего коменданта Бастилии, которого король уже отправил подлечиться в самый глубокий подвал лет на двадцать (то есть не только пожизненно, но еще и с надбавкой), наш герой, в пику самоуверенному герцогу Домино, послал на растерзание кровожадным «крупье», да еще уговорил короля дать старику на дорогу приличную сумму, дабы дикари имели возможность обчистить его до нитки самым изощренным способом.
Осужденных на виселицу отправляли прокладывать дороги, каторжан-галерников – сажать виноградники, приговоренных к публичной порке плетьми – строить дома и рыть канавы… Словом, король покинул своего друга, утомленного его присутствием и непривычным, но весьма милосердным занятием, только после обеда.
Жаль, что выспаться вволю Арталетову все же не пришлось…
Едва дверь за Генрихом, восстановившим свое обычное приподнятое настроение и весело насвистывающим что-то бравурное, затворилась, стих шум от пробуждения отеческими пинками дрыхнувших на посту гвардейцев-бодигардов и Георгий завалился на свое скорбное ложе с целью перехватить сотню-другую минут крепкого сна до ужина, как снова раздался стук – вежливый, но настойчивый.
– Да-да! – раздраженно ответил Жора, когда в дубовые доски постучали третий раз. – Войдите! Не заперто!
– Извините… – В узкую щель просунулось предупредительное личико заместителя коменданта Бастилии Шатильона. – Вы не очень заняты, месье д'Арталетт?
– Нет, дружище, до вечера я совершенно свободен, – радушно ответил наш герой в манере виннипуховского друга Пятачка, хотя, признаться, с удовольствием перенес бы визит тюремного начальства на другое время. – Проходите, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома…
Вероятно, на физиономии Арталетова было чересчур красноречиво написано продолжение присказки: «… но не забывайте, что вы – в гостях!», потому что «замком» вежливо отклонил предложение, оставаясь на восемьдесят процентов в коридоре.
– Знаете ли, – замялся он, не зная, куда деть глаза и еще более – руки, – я, вообще-то, за вами…
«Неужели прямо сейчас… – опустилось все внутри у “колдуна”. – Вот тебе и вздремнул после обеда!..»
– Зачем?
– Ну-у… Велено вас сопровождать в одно помещение.
«Фу-у-у!.. – перевел облегченно дух Георгий. – В помещение – не на площадь, следовательно, еще потопчем землю-матушку…»
– Ведите, – великодушно разрешил он, поднимаясь с постели и застегивая пуговицы на колете, до этого по-гусарски распахнутом на груди.
Оказалось, что в коридоре его поджидал почетный конвой из четырех алебардщиков в надраенных по такому случаю кирасах и шлемах и целых восьми тюремщиков в черных одеяниях. Это впечатляло, потому что, насколько Жора знал из книг и дворцовых сплетен, даже государственным преступникам, обвинявшимся в злоумышлении на жизнь царствующих монархов, полагалась только половина подобной свиты.
Д'Арталетт приосанился, заложил руки за спину и, окруженный каре из охранников, отправился вслед за надутым, как индюк, месье Шатильоном. Дорога намечалась долгая, до смерти захотелось схулиганить, и Жора затянул, немного подкорректировав содержание, жалостливую песню:
По харчевням я долго скитался,
Не имея родного угла,
Ах, зачем я на свет появился,
Ах, зачем меня мать родила…
– Чего молчите? Подпевайте! – обернулся он к безмолвным конвоирам, и те, не смея ослушаться высокого рангом узника, грянули бравым хором:
… Ах, зачем я на свет появился,
Ах, зачем меня мать родила…
Больше всех старался Шатильон, безбожно перевиравший слова и мелодию, но обладавший хорошо поставленным тенором.
Осторожный раз барин попался,
Меня за ухо крепко схватил,
Тут недолго судья разбирался
И в Бастилью меня засадил…
«С таким голосом и подобным репертуаром, – думал Георгий, когда Шатильон, увлекшись, со слезой в голосе, выводил в пятый раз, хотя все остальные давно замолчали: “Ах, зачем меня мать родила…”, – ему бы по подмосковным электричкам с шапкой ходить. Век горя бы не знал, болезный…»
К дверям искомого помещения притопали уже под бодрые звуки «Марша метростроевцев»…
Надо сказать, обстановка просторного зала без окон, скудно освещенного коптящими факелами, реденько воткнутыми в заржавленные кольца на стенах, несколько поубавила веселое настроение, не покидавшее Жору с самого начала этого похода под конвоем.
Во-первых, большая часть помещения была заставлена разнообразнейшими приспособлениями и механизмами, назначение большинства из которых в качестве орудий для любительских пыток себе подобных было очевидным, а других – подразумевалось. Чего только не было на этой выставке – настоящей мечте истинного садомазохиста. И пресловутая «Железная дева» в виде саркофага, утыканного изнутри острейшими шипами, глубину проникновения которых в тело бедной жертвы можно было регулировать; и «испанские сапоги»: старинные – простые деревянные тиски, сжимаемые клиньями, забиваемыми молотом поочередно, и новомодные, импортированные из более продвинутой в этом плане Испании, – металлические, с зубчатым приводом; и дыбы разных размеров и модификаций… А уж всякого рода клещей, клейм, крючьев, бичей, дубинок и ножниц вообще было не счесть, и все самого отвратного вида: заржавленные, покрытые засохшей кровью, закопченные – сразу видно, что не показушные штучки, а постоянно пускаемый в ход инструмент сугубо специализированного назначения.
