Жил-был Анри Четвертый,
Он славный был король,
Любил вино до черта,
Но трезв бывал порой…
Александр Гладков. Песенка из кинофильма «Гусарская баллада»
… Шевалье д'Арталетт соскочил с коня, нетерпеливо бросил повод слуге и взбежал по крутой лестнице. Миновав анфиладу комнат, он пал на одно колено перед графиней де Лезивье и облобызал ее изящную ручку, затянутую в тонкую перчатку. Дама, порозовев слегка, игриво шлепнула сложенным веером по плечу пылкого кавалера:
– Зачем вы здесь, Жорж? Нас могут увидеть вместе…
– Не волнуйтесь, графиня, я был закутан в плащ и надвинул на глаза шляпу, – возразил шевалье д'Арталетт, продолжая жадно лобзать ручку графини, которую она не торопилась отнять. – К тому же я никого не встретил по пути. Могу ли я…
– Как вы нетерпеливы, шевалье! – Голос графини стал низким и завибрировал от сдерживаемой страсти. – Неужели вы…
– Я проскакал двадцать лье, не слезая с коня, мадам…
– Вы же устали, Жорж! – всполошилась красавица. – Клодетта! Клодетта! Срочно готовь ванну господину шевалье!
У вбежавшей на зов хозяйки горничной (весьма смазливенькой, между прочим) глаза по размеру и форме напоминали серебряные экю[1].
– Госпожа! – затараторила она, едва отворив дверь в будуар графини. – Вернулся граф со своими людьми! Он разъярен, словно тысяча чертей, и готов растерзать вашего гостя на сто тысяч кусков.
Графиня де Лезивье побледнела, как полотно, почти лишилась чувств и упала бы на пушистый ковер, если бы шевалье не подхватил ее на руки.
– Жорж, кто-то предал нас! – прошептала графиня на ухо своему любимому. – Я знаю, кто мог это сделать! Это Гастон – секретарь графа!
– Каналья! – взревел д'Арталетт, с неохотой опуская даму в кресло, чтобы схватиться за эфес шпаги. – Я убью его!
– Не время, шевалье! – томно простонала графиня, любуясь пылким кавалером. – Бегите, сударь, бегите… Клодетта проводит вас к потайной двери.
– Но когда же мы увидимся снова, Генриетта?
– Я сообщу вам, шевалье. Ждите моего письма…
В этот момент створки двери распахнулись от мощного удара снаружи, и в будуар графини ворвался ее муж граф де Лезивье де Монфреди де Шарлеруа дю Рестоне с обнаженной шпагой в руках. За спиной разъяренного сеньора толпился десяток вооруженных до зубов головорезов, в которых только очень искушенный взгляд признал бы ловчих, псарей, садовников, поваров и лакеев. Наличествовал здесь и письмоводитель графа, не утруждающего себя маранием бумаги по причине полной неграмотности, бледный мечтательный юноша, носивший очки в круглой металлической оправе и тайком писавший сонеты в честь многочисленных, ведомых только ему, возлюбленных. Сегодня его было не узнать: сверкающие лютой ненавистью глаза, аркебуза в правой руке, мясницкий тесак в левой, повязанная красным платком голова… Завершал картину кривой нож, зажатый в зубах.
– Ты здесь, мерзавец? – взревел муж-рогоносец при виде своего удачливого соперника. – Мой верный Гастон был прав! Я заколю тебя как борова, разорву словно лягушку и растопчу словно мокрицу!..
– Лучше забодайте меня! – холодно улыбнулся шевалье, тоже обнажая клинок. – У вас это лучше получится, месье, поверьте мне.
– Защищайтесь же, негодяй! – До графа наконец дошел смысл шутки, и он ринулся на обидчика, потрясая шпагой и кинжалом.
Клинки со звоном скрестились, и графиня упала в обморок. Вернее, упала бы, если бы не сидела в кресле, а так она лишь безвольно откинула голову и уронила на подлокотник обмякшую руку с зажатым в ней веером. Впрочем, в натуральности обморока можно было усомниться, так как из-под опущенных ресниц все-таки поблескивал любопытный глаз…
– Я буду убивать тебя медленно, – пыхтел тучный граф, тесня своего молодого и более стройного противника, который до поры отступал, умело экономя силы. – Чтобы не упустить и крупицы удовольствия…
– А я, в свою очередь, сударь, – огрызался шевалье, – постараюсь этого удовольствия вам не доставить…
Шевалье, прижавшись спиной к стене, теперь умудрялся, сдерживая основного нападающего, отмахиваться и от второстепенных, больше желающих продемонстрировать хозяину свое рвение, чем действительно отличиться и быть им щедро награжденным… посмертно. Не в меру рьяный Гастон уже корчился у портьеры, зажимая проколотое предплечье руки, которой не скоро придется сжимать перо.
Видя, что граф выдыхается, шевалье шаг за шагом отвоевывал у него пространство для маневра, готовясь к решительной атаке.
– Проснитесь, д'Арталетт! – раздался голос графини.
Странное дело: голос этот вдруг потерял свою мелодичность, стал грубым и сиплым…
