В каждой избушке свои... - [4]
— Там всё в точности описано! — Соня на всякий случай отъезжает от стола на стуле. — Твои треугольники, твой лишний прибор за столом — это всё называется «ритуалы»…
— Не произноси больше этого слова. — Голос Ильи вдруг становится тихим и холодным, но это грозней, чем крик. — Думал тебя пощадить, но теперь скажу. Я попросил достать учебник из-за тебя. Соня, это ты психбольная. У тебя галлюцинации. Ты видишь крыс, которых нету, и внушаешь эти страхи нашему ребёнку. Он из-за тебя идиотиком растёт.
— Но крысы есть! Это старый дом, здесь водятся крысы. Я их видела!
— Неужели? Я их не вижу, Аполлинария Галактионовна их не видит, одна ты их видишь?
— Вижу! Я и Шушка! Вы с Полинарой говорите громко и вечно топаете, крысы вас боятся. А при нас вылезают…
— Дерьмо из тебя вылезает! Чёрт, на ком я женился! Да ты умственно неполноценная — со своими гаданиями, со своей верой в судьбу! Дурная наследственность…
Из дальней комнаты — истошный Шушкин рёв. Ну вот, разбудили! Соня даже рада, что можно убежать из гостиной, оставив Илью наедине со вкусной и здоровой пищей. И с его малопонятными мыслями…
Плод дурной наследственности не стал закатывать долгих истерик и через пятнадцать минут ровно засопел мокрым носиком. А ещё через полчаса Илья вызвал Соню из её комнаты. В ванную. Вообще-то он собирался таким образом помириться, но, пригибая Соню в неудобную позу и задирая платье, думал о том, что не мешает её как следует наказать. Агрессии подобало воплотиться в желание — но при виде ягодиц супруги, бесцветно-бледных и будничных, желание сдулось, как лопнувший воздушный шарик. Но Илья не собирался отступать. Расстегнув брюки и сдвинув бельё, он поглаживал себя в паху, оттягивал подвижную шкурку… Что значит «не хочу»? Есть такое слово — «надо». Это касается и тела, и бизнеса. Вся вселенная завертится так, как ему надо…
«Дурная наследственность, — оскорблённо повторяла Соня, при каждом толчке сзади больно врезаясь лбом в край раковины. — Неизвестно ещё, у кого она дурная. Вот я съезжу завтра в деревню Заплатино Московской области, которая у тебя, Илья, вписана в паспорт как место рождения, и всё выясню. Родители у тебя нормальные, но может, твой невроз навязчивых состояний передался тебе от бабки или деда. А может, все деревенские Гольцовы — шизофреники…»
Для поездки в деревню с красноречивым названием Заплатино шуба из чернобурых лис не годилась, и Соня надела пальто студенческих лет, которое, из сентиментальности, не выбросила, а прихватила с собой на новую квартиру и в новую жизнь. А может, не из сентиментальности, а для того, чтобы сравнивать: вот каким чучелом ходила без Ильи и какой фотомоделью стала при нём? Вещица из недоброго прошлого похожа на бесформенную, чугунно-тяжёлую, подбитую ватой плащ-палатку. Подол изъеден химикалиями, которыми в зимнее время дворники столицы травят одежду, обувь и собак. На воротнике и по обшлагам — песочный мех линялого летнего койота. Вот вроде и деньги в семье водились, а мама всегда покупала Соне самую унылую одежду, в которой девушка выглядела лет на пятьдесят — назидая при этом, что качественные вещи долго носятся. Вещи были уродские — а Соня убедила себя, что уродство заключено в ней самой… «Может, если бы не это пальто, я бы не выскочила замуж так скоропостижно — за первого, кто предложил!» — с ненавистью, к себе ли, к маме ли, к пальто ли, Соня обматывала голову клетчатым красно-зелёным платком. Полюбовалась в зеркале результатом. Получилось отвратней некуда — для общественного транспорта лучше и пожелать нельзя.
Шушка вился вокруг ног, как собачка, нюхом впитывая, что происходит что-то неладное. Мама изменилась. Это плохо. Мамы не должны меняться. Обычно детей пугает нарядный — в вечернем платье, разящий духами — мамин облик; Шушку смутил облик затрапезный, в котором он Соню никогда не наблюдал.
— Мам, а ты гулять?
— Гулять, медвеженький, гулять.
— А я — гулять?
— А ты будешь мультики смотреть. Бабушка Поля поставит тебе на кассете мультики. Или рекламу…
Пристрастие сына к рекламе с её навязчивым аляповатым мельканием обычно Соню смешило, сейчас — раздражало. У неё могли быть другие, лучшие дети. Не от Ильи…
— А мы с Мишенькой попросим маму, чтоб недолго гуляла, — с наисладчайшей улыбкой не попросила, а потребовала Полинара. На страже интересов хозяина, как всегда! Соня перекусила у самых губ готовое вырваться ругательство.
— Я постараюсь побыстрее, — нагло соврала Соня.
Койотское пальто и клетчатый платок снабдили Соню достаточной дозой отвращения к себе, чтобы бесстрастно перенести тычки пассажиров, впаковавших её в вагон электрички. За две станции до Заплатина вагон очистился, и Соня, ненадолго примостясь на крайней скамейке для инвалидов и престарелых, понаблюдала закатное солнце, размазанное полосой над избами, в одной из которых, вероятно, родился её муж. А дальше — электричка почему-то перемахнула Заплатино без остановки. Вскочив, Соня бестолково заметалась по вагону. Дёрнуть стоп-кран? Но поезд как раз проходил откос, под которым в морозной белизне пугающе далеко чернела речка — не толще пиявки. Если поезд затормозит и откроет двери — как она отсюда спустится? Куда?
Это эссе о человеке, чьи романы выходят под чужими именами. Он делится своим опытом... Или - антиопытом?
Рекламный агент приезжает в постсоциалистическую Польшу из Америки, чтобы вступить во владение замком предков. А какие замки обходятся без призраков? И неясно, кто страшнее — прошлые или сегодняшние…
Слегка сюрной и довольно-таки юмористический ранний опыт, вдохновлённый художником, который чувствовал ужас мира, как никто другой.