В Каракасе наступит ночь - [66]

За два дня до отъезда я получила письмо из испанской Инспекции по социальному обеспечению, адресованное Хулии. Оно было отправлено сравнительно недавно и содержало требование представить доказательства того, что она еще жива и может и дальше получать положенное вдове пособие. Насколько я знала, в течение шести лет после смерти Хулии ей было направлено ровно шесть таких писем. На эти письма Аврора отвечала, приложив апостилированный документ, в котором свидетельствовала, что ее мать жива, но не может лично явиться в консульство из-за проблем со здоровьем. В ее ответных письмах имелась и медицинская справка, удостоверенная тем же нотариусом. На последнее письмо Аврора ответить не успела, а я хоть и запаслась необходимыми документами, обошедшимися мне в непомерную сумму, все же не посмела их отправить.

«Мама постоянно твердит, что я толстею», – написала Аврора Перальта на первой странице своего дневника, который я нашла в ящике ночного столика. Дневник был спрятан, словно Аврора старалась держать его подальше от чужих глаз, и представлял собой толстую тетрадь в голубой обложке. Ее пожелтевшие страницы напоминали мне старую больничную простыню с пятнами мочи. В дневнике я нашла немало довольно откровенных размышлений – записки девушки, сожалеющей об уходящей юности, которые со временем превратились в высказывания зрелой женщины, смирившейся и замкнувшейся в своем одиночестве.

Каждый день Аврора писала в дневнике по одной-две строки, так что даже если бы она дожила до восьмидесяти лет, в нем все равно остались бы чистые листы.

«Сегодня мне было грустно». «Вчера я не ужинала». «Не хочу идти в кафе». «Мама ворчит». «Я снова толстею». «Мамин юмор становится невыносимым». «Сегодня играла в бинго». «Не хочется ни с кем говорить». «Терпеть не могу, когда мама меня ругает». «Сегодня мама хотела пойти гулять, я – нет. Мы поссорились».

Судя по дневниковым записям, Аврора Перальта не принадлежала к людям, которые хотят жить вопреки всему и умеют радоваться жизни. Лишь в исключительных случаях она ссылалась на что-то, что выходило за пределы ее болезненной сконцентрированности на собственном здоровье, ссорах с матерью и заботах о семейном кафе, работать в котором ей приходилось все больше и больше.

«Мне здесь не нравится». «Не хочу идти в кафе». «Скучно целыми днями торчать у плиты».

Записи последних лет так же не проливали света на внутренний мир Авроры. Напротив, они выглядели еще более противоречивыми, размытыми и не позволяли сделать никаких определенных выводов относительно того, кем была Аврора Перальта на самом деле – и кем хотела быть. Единственное, что не вызывало сомнений, так это то, что семейное кафе ей осточертело и что работать с матерью она не хочет. «Сегодня мне пришлось испечь восемьдесят (!) эмпанадас». «Мама собирается идти в штаб-квартиру партии, чтобы готовить для участников какого-то съезда. Я не пойду. Я не служанка!»

Эти записи, состоящие из одной или двух строк, были для Авроры единственным способом выразить свое презрение к ремеслу, которым ее мать зарабатывала им обеим на жизнь. И все же скука, которую она испытывала, была гораздо сильнее чувства отторжения, которое вызывал в ней семейный бизнес.

Болезнь Хулии, которую Аврора Перальта описывала одним словом – «рак», выглядела в ее дневнике как живой человек. Как личность, наделенная собственной злой волей. Как новый член семьи, который незваным поселился в их квартире и которому Аврора приписывала различные состояния духа и настроения. Описания были сделаны в довольно нервной, почти театральной манере – так ребенок, играющий вместо кукол жестянками из-под газировки, начинает говорить тонким дребезжащим голосом, каким, по его мнению, должны были бы разговаривать эти неодушевленные предметы.

«Сегодня рак мучил маму особенно сильно. Она даже не смогла встать с постели. Мне пришлось самой открывать и закрывать кафе. Скверно». «Рак отступил. Мама встала». «Рак совсем озверел. Сегодня мы не открывались. Весь день в больнице – бедная мама! Впрочем, она сама виновата: если целыми днями стоять у плиты, можно нажить себе и рак, и вообще все что угодно. Хорошо, что сегодня мне не нужно было готовить».

В спальне Авроры Перальты, которую я обыскала особенно тщательно, не было почти ничего интересного, за исключением одной-двух вещей, которые меня озадачили. Судя по всему, серьезной литературы она вообще не читала. На ее книжных полках стояло всего несколько книг в бумажных обложках, в основном – бульварных романов, но среди них я с удивлением обнаружила пару романов Исабель Альенде[50] и роман «Донья Барбара»[51], который считался классикой венесуэльской литературы. Музыку Аврора, похоже, тоже не любила, зато много времени посвящала газетам, из которых делала вырезки. Я обнаружила две весьма разношерстные подборки, где рецепты тосино де сьело[52], рисового пудинга и профитролей соседствовали с кратким содержанием теленовелл и сериалов. Читая эти подборки, я могла бы восстановить программу телепередач как минимум лет за десять. С особенной остротой Аврора переживала финал каждого эпизода, используя ручку или фломастер, чтобы подчеркнуть строки, в которых описывалась развязка происходивших на экране событий. Мне эти сюжеты казались совершенно одинаковыми, но Аврора, вероятно, находила их исключительно интересными и оригинальными.