В Камчатку - [39]

В избе Петра жила дальняя родня Анны: какие-то две тетки, толстые, неопрятные, мужичок, низкорослый, вьюнистый; чуть позже, когда Петр пристроил мешок у лавки и ополоснул лицо, появилась девка лет двадцати, очень похожая на Анну. Петр никак не мог вспомнить, кто она. Оказалось, Клавдя, племянница теток. Петра она видела в первый раз, поэтому смотрела на него с любопытством. Родня, неразговорчивая, открещенная. Мужичок и тот за теток прячется.

Петр сдернул, кряхтя, сапоги и лег на лавку.

— Я посплю, — сказал он. — Кто заявится ко мне — толкните.

Тетки недовольно поджали губы: у-у-у, проклятый, чтоб ты сгинул. Мужичок облегченно крутанулся в дверь, к соседям, пошептаться. А Клавдя, поглядывая на устало спящего Петра, стала прибираться: чугуны бесшумно расставила, одежонку по-за углам распихала, по полу веником прошлась. Поглядывая на спящего Петра, она невольно приравнивала к нему Анну, и помимо своей воли ей думалось, что Анна с таким крепким мужиком должна была быть счастлива. Она хоть и жалела Анну, однако, зная от теток о чертах ее характера — придирчивость, эдакую державность, которая прорывалась у нее довольно часто, доводя даже родных до рыданий, сейчас, помимо воли, выискивала оправдание Петру, оправдание, которое, как ей казалось, она и нашла и которое вынуждена теперь тщательно скрывать. Она поставила себя на место Анны и покраснела: сердце зашлось. Оглянулась, не видит ли кто…

Петр спал на спине, опустив руку на мешок. Длинные волосы разметались. «А уж седой», — отметила Клавдя. «Не дай тебе бог такого Петра», — говорили ей, жалеючи, тетки. Они присмотрели ей жениха из купецких, непьющего, с долей в отцовской лавке. Клавдя видела его, и он ей понравился: белокурый, веселый. Сейчас же, приглядываясь к Петру, она улавливала во всей его фигуре ту притягательную силу, о которой никогда не догадываются мужики и которую могут отличить только они, бабы. Что за сила, объяснить Клавдя вряд ли могла, только в купецком женихе разгуливала задержавшаяся молодость без тайной Петровой силы. И Клавдю опечалило нечаянное открытие, хотя она знала, что от судьбы никуда не уйдешь, тем более от свадьбы.

В дверь стукнули. Клавдя, подбежав на цыпочках, тихо отворила.

— Дома? — спросили из-за порога.

— Спит. Дай с дороги отдохнуть. Приперся, — нахмурилась Клавдя.

— Слышь… Звал сам, — возразил голос.

— А ты и повременить не мог.

— Извиняй, Клавдя.

— Прознал, как зовут.

— А че ж… (хохотнул довольно). Вон деваха какая.

— Просватана… Ладно, ступай… Позже…

— Проходь, — раздалось с лавки, и Клавдя, увидев, что Петр приподнялся на локте, нехотя посторонилась.

Петр проснулся от солнца. Клавдя у соседей: тетки, как стражники, увели и сами там остались. Мужичок затаился на печи.

«Караулит, — подумал неприязненно Петр, — кабы чего не того…»

Из разговора с Андрюшкой выходило так, что Овдотьи ему и впрямь не видать.

— Судьбу ее, слышь, не искушай, не лезь туды, — упрашивал Андрюшка. — У тебя дите в Камчатке… об нем позаботься.

Петр, с трудом пересилив себя, согласился: Ивашку он любил и даже начал скучать без него.

— Как там Васька, у Трегубина который? — спросил Петр.

— А… нашел кого вспоминать, — махнул рукой Андрюшка. — Случись как-то раз лошади… десятниковы, кстати… понесли… Он, слышь, на их пути… ума не приложу, как… Скрутило Ваську… Говорят, умирал и плакал, семи годков каких-то не дождался… Тронулся от боли… слышь…

— А вот правда ли, что Волотька Атласов посажен за караул. До камчатских острогов долетело, будто пограбил он чей-то дощаник, да не верил никто. Удачлив всегда Атласов, не ему бы натирать ноги в смыках…

Андрюшка с трудом ответил:

— Степанида ему в острог харчишки носит… Слышь, кто в друзьях был с ним, поотворотились… Волотька ругает их словами жуткими… слышь… Иссохлася Степанида. Жалко бабу…

Помолчали, повздыхали. На прощанье он предупредил Петра еще раз:

— Овдотью не тревожь. Ей долго жить надо.

Что ж, может, и прав Андрюшка: бередить Овдотью — грех на душу брать. А увидеть тянет, спасу нет, хоть одним глазком в щелочку.

Днем Петр сходил на могилу Анны, поправил холмик, повыдирал с корнем сорняк. Навестил и отца. Постоял над ним, опечаленный, Ивашку вспомнил: наказ сыновний выполнил.

На обратном пути не миновал Трегубина. Место возле его лавки пустовало, и он, злорадствуя, подумал: «Меня, Васька, хотел к могиле подвести, сам в ней».

А к вечеру загулял. Красную лису пропил. Приволок его на себе Андрюшка. Тетки взвыли:

— Чтоб ты сгорел, антихрист! Чтоб ты ею захлебнулся! Кому добро спускаешь! Клавдя на выданье, хоть бы на воротник к шубке подарил, изверг проклятый. Девке шестнадцатый годок пошел, а он кабатчику, псу под хвост такую лису!

Клавдя с Андрюшкой взвалили Петра на лавку, сапоги сдернули. Тетки едва не плевались.

— Будет вам, — прикрикнула на них Клавдя, — угомонитесь!

С печки раздалось — тихоголосо:

— А ты чаво так…

— Лежи и дрыхни, — сердито ответила Клавдя.

— Нет, ты чаво, — заворочался мужичок, будто устраиваясь поудобнее, — ты энто брось…

— Дождешься ты у меня, — Клавдя потянулась к ухвату.

— Кто он тебе, чужой человек. Ты с ним как с родным, — удивились тетки. — Его клеймить мало. Сдох бы — перекрестились и забыли. С него прибытку — мех камчатский… он под лавкой… Десятник наведывался. Говорит, ухватился за того, кто спас антихриста, да больно тяжел человек оказался, не поднять.