В излучине Дона - [35]

Только решаю задать несколько вопросов, как комиссар сам начинает рассказывать о себе: сорок лет, уроженец Полтавщины, в армии начал со связиста, с тридцать пятого года на политработе в танковых частях, к нам прибыл с должности комиссара танкового полка, участвовал в боях. Отчеканив это, спрашивает у меня:

— Ну как, комбриг, устраивает моя биография?

— Раз начальство решило, о чем разговор, — уклончиво отвечаю я.

— Ага, начальство… — И Прохорович понимающе усмехается.

«Ну и леший с тобой, — думаю про себя. — Тем лучше, если догадался. Не придется долго отношения выяснять».

Ввожу его в курс дел. Прохорович задает несколько вопросов. Причем говорит так громко, что Грудзинский и Львицын невольно морщатся.

Комиссар замечает это, спрашивает без обиняков:

— Удивляетесь, что кричу? Привык на митингах да на собраниях. Микрофоны ведь у нас не сразу появились. Разве не верно?

Трудно понять, шутит он или всерьез.

Поговорив еще минут десять, я предлагаю ему посмотреть передний край.

— Вот это дело, — охотно соглашается Прохорович. Отправляемся на бронированном тягаче на левый фланг.

После ухода Лебедева я и сам там не был. А фланг беспокоит меня: 884-й полк занял участок 56-й бригады не полностью, между его и нашими подразделениями образовался разрыв. Заодно проверю, насколько это опасно. Минуем позиции левофлангового своего взвода. Дальше идем пешком. Взбираемся на небольшой взгорок и осторожно, часто останавливаясь и прислушиваясь, — здесь немудрено нарваться на засаду — продвигаемся дальше. За нами короткими перебежками следуют Маслаков и два автоматчика.

Осматриваемся. Справа и чуть сзади за кустами виднеются наши танки. Впереди местность полого спускается и переходит в равнину. Где-то там притаился враг.

Сбоку вдруг полоснула автоматная очередь. Над головой просвистели пули. Кажется, увлекшись, мы слишком приблизились к противнику.

Мы прильнули к земле. Но стрельба не прекращается. Гулко и певуче разрезая воздух, пролетает мина и с треском рвется позади нас.

Прохорович удивленно спрашивает:

— Где же передний край?

— А вот здесь. Мы лежим на нем.

Вблизи падает еще несколько мин.

— Давай-ка, комиссар, сматываться подобру-поздорову.

Пригибаясь, мы забираем влево и идем прямо пшеничным полем. Местность поднимается, впереди небольшая высотка. С нее взгляд упирается в овраг. За ним в полукилометре другая высотка. Там виднеются окопы. Похоже, что пустые. Но застрочивший пулемет рассеивает сомнения.

Обмениваемся мнениями. Выводы совпадают: противник создал «огневой мешок» и сюда лучше не соваться. На всякий случай здесь следует поставить небольшой заслон. Своих людей у нас не хватает, и надо попросить об этом командира 884-го полка.

Едва спускаемся к машине, как на только что покинутой высотке рвется несколько снарядов.

— Вовремя убрались, — замечает Прохорович и неодобрительно качает головой…

Минут через пятнадцать добираемся до сводного батальона. Еще издали по стройной, атлетически сложенной фигуре я узнаю Михаила Ашихлина. Он возится у своей семидесятки. Подхожу к нему:

— Как дела, лейтенант?

Ашихлин оборачивается. Глаза у него красивые, голубые и чуть с поволокой. По таким в деревнях девчата сохнут. К сожалению, розовый шрам на верхней губе несколько уродует симпатичное лицо.

— Меняю пулемет, товарищ полковник. Иногда во время стрельбы заедает. Хочу поставить другой, с подбитой машины.

— Как он? — поинтересовался Прохорович, когда мы отошли.

— Ашихлин-то? Боевой командир. На второй машине воюет. Первую позавчера подбило. Механика-водителя своего убитого через все поле боя на руках нес.

Рассказываю комиссару и о вчерашнем эпизоде. Во время атаки семидесятка Ашихлина ворвалась на позиции противника — и ну утюжить окопы. В результате засыпал Михаил землей два пулеметных расчета да десятка два вражеских пехотинцев.

— Выходит, добрый парень, — соглашается Прохорович.

По приказанию военкома бригады комиссар сводного танкового батальона политрук А. Н. Калинин собирает людей. Я представляю танкистам Прохоровича.

— Новенький, — не без иронии произносит кто-то в задних рядах, намекая и на свежее обмундирование комиссара и на то, что, видать, он вообще из тыла, новый на фронте человек, а стало быть, не чета Николаеву.

Прохорович улавливает колкость реплики. По лицу его пробегает тень. Но он не отвечает, ждет, когда стихнет возникший вдруг шумок.

Сославшись на дела, я ухожу. По себе знаю, что в такой обстановке лучше говорить с глазу на глаз. Без свидетелей скорее найдешь с бойцами общий язык.

Когда вернулся через час, Прохорович, сидя в кругу танкистов, громко рассказывал о чем-то. Слушали его внимательно, с интересом.

Когда комиссар закончил, я воспользовался случаем, чтобы сделать несколько замечаний по поводу прошедших боев. В атаке танки действуют очень прямолинейно, совсем не применяются к местности. Больше того, некоторые норовят выскочить на высотку и становятся хорошей мишенью. Сами же замаскированного противника все равно не видят.

* * *

В полдень подполковник Яборов из штаба корпуса привез приказ. Атака назначена на шестнадцать ноль-ноль.

На словах Федор Васильевич передал новость: накануне у Трехостровской, в пятидесяти километрах северо-западнее нас, на правый берег Дона переправился 22-й корпус 4-й танковой армии. Он и 13-й танковый корпус, который уже вернули 1-й танковой армии, с двух сторон начали развивать наступление в направлении села Верхне-Бузиновка. Их задача — окружить группировку противника перед фронтом 62-й армии. На подступах к селу идут сильные бои. Наш корпус и 131-я стрелковая дивизия решительными действиями обязаны сковать противостоящего неприятеля.