В излучине Дона - [33]

Мельников тоже смотрит на меня:

— Разрешите отбыть в подразделение.

Получив разрешение, поворачивается и бежит к батальону.

На НП у нас шесть танков: мой, комиссарский, штабной и три резервных. Это уже сила. Я подзываю Львицына:

— Товарищ майор, прикажите всем танкам выдвинуться к гребню высотки. Сами садитесь в машину комиссара и командуйте. Подпустите фашистов поближе, бейте в упор, наверняка.

Львицын бросается выполнять приказание. На ходу кричит экипажам, показывая рукой, чтобы заводили машины. Танки трогаются с места, взбираются на косогор и застывают в засаде.

Я направляюсь к своей тридцатьчетверке. Во рту знакомо пересыхает. У меня всегда так бывает в первые минуты опасности. Куда-то в глубину сознания отступают все другие заботы, волнения. Весь внутренне собираюсь и сосредоточиваюсь на одном — предстоящем нежданном бое.

На глаза попадается Грудзинский. Он для тренировки взмахивает гранатой. Офицеры штаба заканчивают погрузку документов. Это наводит на мысль, что, пожалуй, зря я вызвал на НП Грудзинского. Один случайный прорыв противника, и штаб может погибнуть. Да и вообще для охраны его понадобятся танки, люди, а их и так не густо. Тут же решаю отослать штаб в тыл, но недалеко. Подхожу к Грудзинскому:

— Витольд Викентьевич, со мной останется Львицын. Сам со штабом уезжай километра на два в тыл. Держи со мной связь.

На лице подполковника мелькает недоумение, он порывается что-то сказать, но внезапно козыряет и уходит в палатку.

На высотке уже стреляют. Хотел было скрыться в танке, но раздумал. Руководить боем из-за брони неудобно, лучше открыто, держа перед глазами местность.

Проходит несколько минут томительного напряженного ожидания. Выстрелы становятся реже. Мелькает мысль: «Пропустили. Сейчас враг появится здесь». Пальцы сами нащупывают чеку гранаты.

Но над башней комиссарского танка поднимается крышка, из люка высовывается Львицын. Он встает на броню и заглядывает за гребень.

— Что там, Михаил Федорович? — кричу ему.

Защищая глаза от солнца, майор всматривается в даль, молчит и наконец с недоумением отвечает:

— Повернули назад.

Соскакивает с машины, бежит на высотку. Я спешу следом. Да, фашисты уходят. Одна машина горит. Вскоре подъезжает Мельников, докладывает:

— У противника наступало двумя эшелонами двадцать танков. Непонятно почему — повернули обратно. Одного мы подожгли. Это сделали те экипажи, что выдвинулись на левый фланг.

— Быстро освоился, комбат, — одобрительно говорю я. — Давай позавтракаем вместе.

Как раз приехала кухня. Устраиваемся возле недорытой штабной землянки. Мимо пробегают с котелками танкисты.

Орудуя ложками, изредка перебрасываемся короткими фразами. Все о том же: о батальоне, его людях, обстановке на фронте. Капитан — кадровый командир и основательно нанюхался пороху, все понимает с полуслова.

Солнце припекает все сильнее. Поднимается ветер. Он закручивает столбы пыли, несет их в поле и там серой тучей обрушивает на пшеницу.

* * *

День клонится к вечеру, а приказа на атаку все нет. В голове разные догадки. Наиболее резонной кажется одна: в подразделениях большие потери, из тыла не подошли отремонтированные танки, командиры не успели сделать необходимых перемещений. Потому Родин и выжидает.

Наконец из штаба корпуса приезжает связной с пакетом. Приказ требует начинать наступление в 17.00. У нас с 39-й бригадой задача прежняя: овладеть Липо-Логовским, действуя через высоту 169.8. Правее наступает 131-я стрелковая дивизия, ее поддерживает 158-я бригада тяжелых танков. Левее — бригада Лебедева, а еще левее — другие войска нашей 62-й армии. Закрепляющая предполагаемый успех 32-я мотострелковая бригада движется за нами.

Мельникову отдаю распоряжение лично, в батальон Суха отправляется майор Львицын.

Боевой порядок вчерашний: танки идут в двухэшелонном построении. Мотострелково-пулеметный батальон атакует вслед за танками и под их прикрытием врывается на передний край противника. Львицын получил указание предупредить Суха, чтобы стрелки не отставали от танков.

Атаку начинаем вовремя. Так же, как и вчера, танки, поднимая пыль, движутся на окопы противника, и так же ожесточенны раскаты вражеских орудий. Танки маневрируют, отвечают из пулеметов и пушек.

И снова знакомая картина. Безжизненно застывает вырвавшаяся вперед тридцатьчетверка. Левее загорается семидесятка, а соседняя с ней вдруг наклоняется на бок и крутится на месте. Остальные упорно приближаются к вражеским позициям.

Неприятель усиливает огонь. Появляется немецкая авиация, и земля на поле боя ходит ходуном.

Поступают первые сообщения. Убит старший лейтенант Иван Яковенко. В батальоне Суха ранены командиры взводов Федор Алейник и Никанор Акапович.

Бой продолжается. Несколько танков прорвались к окопам противника, утюжат их. Но мотострелково-пулеметный батальон прижат к земле и не может закрепить этот успех.

Я посылаю к Суху людей с приказом «Вперед», но это мало помогает. Действительно, что наши стрелки могут противопоставить «юнкерсам» или «мессершмиттам», кроме отваги и презрения к смерти? Вражеские летчики так обнаглели, что гоняются буквально за одним человеком и обстреливают из пулеметов.