В излучине Дона - [36]

— Да, и еще вот что, — спохватывается Яборов, уже садясь в машину, — к началу нашей атаки в район Скворина должен выйти двадцать третий танковый корпус. Чуете, друзья, чем пахнет?..

Бой начинается с короткого огневого налета нашей артиллерии. Затем вперед идут танки.

Противник отвечает огнем, более сильным, чем вчера, но менее эффективным. Впрочем, это закономерно. Приглядевшись в бинокль, я отмечаю, что танкисты действуют значительно разумнее.

Обращаю внимание на тридцатьчетверку, что наступает ближе к левому флангу. Укрывшись за высоткой, она останавливается. Открывается люк, высовывается голова в шлеме, поворачивается туда-сюда: командир осматривается, изучает местность впереди, высматривает цели.

Потом танк медленно передвигается чуть вправо, осторожно выставляет из-за гребня башню, останавливается и — бах-бах! Тут же сползает назад, забирает еще правее и опять: бах-бах! Снова подается вниз в сторону и стреляет. Каждый раз, как только танк откатывается и меняет позицию, на прежнем месте рвутся снаряды противника.

Отстрелявшись, тридцатьчетверка спускается в балку, пропадает из виду, но минут через пять выскакивает к другой высотке левее и впереди.

— А что, неплохо получается, — хвалит Прохорович…

Другая машина действует на местности более ровной, с возвышающимися лишь кое-где небольшими курганчиками. Этой труднее. Но и она приноровилась — использует курганчики как укрытия и продвигается перекатами. Видно, экипаж этой тридцатьчетверки хорошо сработался. Укроется танк за курганом, несколькими выстрелами подавит орудие, которое за ним охотится, и рывком вперед, за новое укрытие.

— Молодцы! — Это опять комиссар восхищается. — Надо узнать фамилии парней. Пусть свой опыт передадут другим.

Наступление развивается успешно. Кое-где танки даже вклиниваются в оборону противника. Но тут, как всегда в самое неподходящее время, появляется вражеская авиация.

Торопливо хлопают установки приданного корпусу зенитного полка. Падает один «юнкерс», потом второй.

Это уже хорошо. Не так часто приходится наблюдать меткую стрельбу зенитчиков. Мало их у нас, и обычно бомбардировщики легко их подавляют. Вот и сейчас два захода самолетов заставляют батарею замолчать.

Степь натужно стонет. Накал боя все нарастает. Наступление танков я наблюдаю. А как положение в батальоне Суха? Телефон его молчит, и я посылаю к стрелкам Василия Макарова. Он долго не возвращается. Я начинаю нервничать и тереблю телефонистку:

— Ну чего они там, заснули, что ли? Вызывайте скорей.

Наконец командир батальона ответил. Голос у него сиплый, и слышно его за шумом боя плохо. Разбираю только, что Макаров со своим броневиком помог 1-й роте оттеснить противника и занять удобные позиции. Но в машину попал снаряд, старшего лейтенанта ранило, и его эвакуировали в тыл.

Почти тут же поступает донесение от капитана Мельникова: погиб лейтенант Дубасов.

Чувства притупились. Я теряю ощущение времени. Свинцовой тяжестью набрякла каждая клетка организма, и от долгого стояния ноги ноют в суставах.

Бой оборвался внезапно. Так, во всяком случае, мне показалось. Правда, я уловил момент, когда он начал затихать, но не придал этому значения.

Отрываюсь от бинокля. Солнце уже закатилось. Небо за Доном потемнело. Впрочем, так лишь кажется издали. На самом деле и там, за рекой, пока еще сумерки — не темень, а то мягкое приглушенное свечение воздуха, которое как бы легкой серовато-синей дымкой каждый раз опускается на теплую землю после того, как солнце скроется за горизонт и лучи его не золотят даже самые высокие облака.

Прекрасен этот постепенный ласковый переход к ночи. Он и грустен и в то же время бодрит. С ним уходит жара и наступает прохлада, а на смену дневным заботам приходят заслуженный отдых, тишина на сердце и неясные, скользящие, как легкие тени, но теплые мысли о том, что вот прожит еще один день, и прожит не напрасно, и что вообще хорошо жить на этой земле, видеть и чувствовать все, чем она тебя одаривает.

Замечательная пора — сумерки. Поддавшись их очарованию, я ненадолго забываю о войне. Облокотившись о бруствер окопа, смотрю и слушаю, как утихает, готовясь к отдыху, земля. Не за горами долгожданная ночь, а с ней недолгие и потому вдвойне ценимые на фронте тишина и покой.

Но постепенно мысли мои возвращаются к тому, чем я жил весь день, — к войне. Успешен ли этот день? И да, и нет. Мотострелково-пулеметный батальон продвинулся совсем мало. И 32-я мотострелковая бригада потеснила неприятеля всего на полкилометра. Поэтому танки, вырвавшиеся вперед, вернулись за боевые порядки пехоты. За победу такое не сочтешь. И все же успех есть — моральный, психологический. В этом смысле и сегодняшний бой за нами.

У наших бойцов еще на какую-то долю окрепла вера в себя и возросло боевое мастерство. Пусть это далось ценой ощутимых потерь, зато в будущем их будет меньше. Их и в самом деле с каждым днем становится меньше. Сегодня мы лишились всего трех танков, а бой был не менее жарким, чем вчера.

Когда совсем стемнело, пришел Мельников. Он сообщил фамилии командиров тех тридцатьчетверок, действия которых мы с комиссаром наблюдали. Это лейтенанты Борис Антонов и Иван Ермоленко. Первый — комсомолец, второй — кандидат в члены партии. Антонов уничтожил сегодня два миномета и одно орудие, Ермоленко — три пулемета и несколько десятков пехотинцев…