В гвардейской семье - [13]

Майор Ляховский внимательно выслушал рапорт Бикбулатова, задал несколько вопросов, затем

улыбнулся и сказал:

— Спасибо, товарищи! Вы очень помогли наземным частям. Теперь — отдыхайте...

...Солнце уже поднялось над горизонтом и обласкало теплыми лучами остывшие за ночь капоты моторов.

Начинается новый день.

Мы у самолетов: ждем сигнала на боевой вылет. Но время идет, а никакой команды нет.

Вскоре все выяснилось. В девять сорок в небе застрекотал По-2 и сел. К этому времени весь личный

состав был построен тут же на аэродроме. Оказывается, прилетел заместитель командующего 8-й

воздушной армией генерал Ростов. Поприветствовав нас, он сообщил:

— Товарищи! Вчера ваш полк выполнил сложную и ответственную задачу — помог нашим войскам

форсировать реку Миус. У противника захвачено пять сильно укрепленных опорных пунктов.

Наступление успешно развивается. За мужество и отвагу, проявленные при [37] выполнении боевой

задачи, гвардии лейтенант Бикбулатов награжден орденом Красного Знамени. Младшие лейтенанты

Кдлитин и Недбайло — орденом Красной Звезды...

Я вздрогнул... Неужели? Нет, речь, видимо, идет о ком-то другом. Но однофамильцев в полку нет. Значит, это меня имеет в виду генерал.

А строй уже рукоплескал, сиял, радовался. Волнение охватило меня. Кто-то подталкивает: не мешкай, мол, выходи из строя...

— Служу Советскому Союзу! — выдохнул я, приняв из рук генерала свою первую правительственную

награду... Как оправдать столь высокую честь, какими делами подтвердить, что достоин носить на груди

награду Отчизны?

Я принимал этот орден как залог новых боевых побед. Он воодушевил меня, он звал сражаться

мужественно и умело. Как, например... О, за образцом далеко ходить не надо: им был для меня командир, отважный летчик, мастер штурмовых ударов лейтенант Бикбулатов.

Скорее бы взлетела в небо ракета!.. В бой, в бой! — стучало сердце.

Глава третья

1.

День выдался по-настоящему летний, жаркий. Мы с Игорем, укрывшись от солнца под крылом самолета, коротали время в ожидании очередного вылета и молча оглядывали местность. На пригорке желтела

пшеница, и мягкий ветерок игриво перекатывал по полю волны. В садах наливались соком щедрые дары

лета. И непрестанно пел в вышине жаворонок.

Природа делала свое извечное дело. И если бы не воронки, не пепелища, не эхо далеких взрывов, можно

было бы подумать, что вовсе нет никакой войны, что все пережитое — тяжелый дан.

Но вот вдали на лугу появились какие-то фигурки. Совершая ритмичные движения, они приближались к

нам. [38]

— Косари! — шепнул я, будто громко произнесенное слово могло вспугнуть их.

Они совсем уже близко, и теперь можно различить: два старика в белых рубахах, за ними в выцветшей

гимнастерке инвалид (он явно припадал на ногу), несколько подростков и десять-двенадцать женщин с

острыми косами в руках. Сжалось сердце: не женская это работа в сто потов! Да что поделаешь, мужчины ведь на войне! Жизнь потребовала — и стали женщины пахарями и косцами. Пошли на заводы

и фабрики, заменив там своих мужей и братьев, спустились в шахты, а многие надели шинели, чтобы

стать в боевой строй.

Я подумал о матери. Как там она, что с ней? Как перебивается отец, сестренка? С началом моей

фронтовой жизни тревога о доме, о близких намного усилилась. Быть может, объяснялось это тем, что я, беря каждый раз в руки карту и уяснив свою боевую задачу, быстро прикидывал расстояние от линии

фронта до моего родного Изюма. Оно все сокращалось.

«А что, если бы меня послали в этот район?» И я быстро производил расчеты. Разве можно было в такие

минуты не испытывать волнения, если тебе надо всего лишь несколько десятков минут, чтобы долететь

до родного дома!..

Но я знал, что лететь мне предстоит в другой район. Как и в Изюме, там ждут нас, летчиков. Ждут нашей

помощи, ждут избавления от фашистской неволи.

Игорь, видимо, думал о том же, что и я. Он вдруг нарушил молчание:

— Письмишко надо написать родителям, — и вынул из планшета карандаш и тонкую ученическую

тетрадь.

— От меня не забудь передать привет, — напоминаю ему.

Родители Игоря жили в Москве и были мне незнакомы. Но я, лишенный возможности подать о себе весть

своим близким, очень хотел написать пару теплых слов хотя бы родным моего боевого товарища.

Игорь, словно угадав мои мысли, вырвал из тетради листок и протянул мне:

— Пиши тоже!

— Твоим?

— Можешь и моим. Но прежде — своим!

— Куда же? Изюм еще не освобожден! [39]

— Скоро освободят! — уверенно сказал Калитин. — До него уже рукой подать!..

Я с благодарностью посмотрел на него:

— Спасибо, друг!..

«Здравствуйте, мои дорогие! — начал медленно, собираясь с мыслями, выводить я. — Пишу, не будучи

уверенным, что вы получите эту весточку. Я жив, здоров. Нахожусь на фронте. Очень беспокоюсь о вас...

Будьте здоровы! Любящий вас Анатолий».

Сложил листок треугольником, написал адрес, указал свою полевую почту и, возвращая Игорю карандаш, вздохнул:

— Все равно не дойдет! — и положил письмецо в планшет.

Игорь, ничего не отвечая, продолжал писать. А когда закончил письмо, повернулся ко мне:

— Знаешь что, Анатолий? Вот закончится война, и мы с тобой поедем в Москву. Родители у меня

мировые, честное слово, — прекрасные!.. А пока что дай-ка мне свой «треугольничек» — вечером вместе