В.Грабин и мастера пушечного дела - [12]

Подали кран. Слесари гремели ключами. Теперь им не до разговоров. Работа есть работа!..

Тепло. С каждым денем светлеет. По большой улице поселка плывут бумажные и деревянные с красными парусами кораблики. Ребятишки, как воробьи, гомонят и радуются забаве. Во второй половине дня небо заволокли тучи. Засвистел и заревел весняк. Местами он порвал провода, повалил телеграфные столбы, вывернул из земли с корнями деревья. Завихрил и густо посыпал тяжелый снег. И это весна?

8 апреля. Понедельник

— Лев Федорович! Приветствую и поздравляю вас с наступающим теплом, сухими дорогами и тропками…

— Не скажи. Весенняя девка тоже капризная. Чай, не забыл, как она недавно отличилась — набуреломила и весь поселок под снег уложила. Зимой такого не было…

— Ух, как у вас жарко!

— Мы всегда теплу рады-радешеньки. Наша работа без жары — не работа. Я с люльки в кузнице. Мой дед про нее много всяких чудес рассказывал. Когда подрос, любил глядеть на его руки, как они ловко обували в подковы лошадей. Э-эх! Мил человек — с малолетства досыта нагляделся на синие и красные огоньки и прирос к горновому делу. Вот так, товарищ редактор! Мы с детства делаем полезные человеку вещи! Это тебе не в редакции сидеть и дым в окошко колечками пускать…

— Что правда, то правда, — признался я. — Бывает, пишешь, пишешь и все в корзину… Обалдеешь, ну и берешься за папиросы… Больше тушишь в пепельнице, чем куришь.

Мной давно замечено, что Лев Федорович Кошелев не любит нетерпеливых людей. Человек он горячий. Так может ответить собеседнику, что потом к нему не подойдешь.

— Ты на меня не обижайся… Я люблю тебя за грамоту. Про папиросные колечки это шутя. Знаю, не осердишься. Понятно, твой хлеб не легче нашего. Другой раз я вон весь карандаш измусолю, пока сыновьям напишу письма. Целое воскресенье с ними вожусь. А тебе через день — дай, подай газету! Вот так-то, братец ты мой… А уж как я дотянулся до рушника, сам начал гнуть кочерыжки, тут уж не до ученья было. За пяток яиц и кружку молока делал ухваты под ведерные чугуны. Наловчившись своему делу, и сам не заметил, как вышел в женихи. Но тут меня подстерегла беда — заболел черной оспой. Теперь про нее и понятия нет, а в мою молодость скольких людей покалечила она. Смотри, вон как она меня изуродовала. Прости! Не обращай на меня внимания. Старики любят поболтать, поговорить о пустяках. Теперь вон прививки. Что б мне родиться позднее? Ну что, покурим?

Предлагаю мастеру взять модную папиросину. Отказывается.

— Это для меня пустое баловство… Я привык к своей, домашнего изделия самокрутке.

Когда печь дышит, как камчатский вулкан, старик всегда веселел. Его поковками заказчик доволен. Завод за один год заслужил добрую славу. Лев Федорович гордился своей профессией. Он по-детски любил и огонь и металл. Мастер подошел поближе к печи, поднял над собой кривую после перелома руку. Это команда: «Слиток из печи пора вынимать».

Машинист в стеклянном фонаре включил мотор манипулятора. Чудовище с длинным стальным валом развернулось на сто восемьдесят градусов и с открытой, как у крокодила, пастью устремилось к огню. Стальные зубы без труда вцепились в бока слитка и осторожно вынули его из печи. Развернувшись к прессу, машинист мягко положил на чугунный стол многопудовый раскаленный «кирпич». Мгновение покоя. И на него не торопясь стала опускаться чугунная подушка.

По сигналу мастера манипуляторщик поворачивает металл на столе так и эдак, а пресс давил и давил его. Руки Кошелева — как руки дирижера в оркестре. Вверх поднимается то правая, то левая рука. Машинист пресса не позволит подушке сантиметра лишнего надавить на податливую сталь. Постепенно слиток принимает первые, пока грубые, контуры будущего коленчатого вала. Окраска его становится серо-малиновой. С него то и дело слетают бордовые лепешки окалины. Они дробятся и рыжей ржавчиной осыпаются на земляной пол.

Лев Федорович вынул изо рта погасшую самоделку, шепнул мне:

— Смотри!..

Я обернулся. Промелькнул профиль красивого лица. На М. Н. Тухачевском новое, коричневого цвета кожаное пальто и генеральские хромовые сапоги. Фуражка в левой руке. Крупная голова крепко сидела на могучих плечах. Рядом шел Радкевич. Он забегал немного вперед, заглядывая в глаза маршалу, и о чем-то горячо говорил. Гость молчал. Он шел крупным и торопливым шагом к противоположному выходу из цеха. Вскоре М. Н. Тухачевский отбыл в Москву. С ним уехал и директор завода.

…Лев Федорович поднял обе руки — это означало: заготовку надо вновь посадить в бушующую пламенем печь и у пресса заменить инструмент. Старик вынул из кармана широкой штанины большой белый платок и как полотенцем вытер с лица пот. Его лицо напоминало испещренную маску из старой бронзы. Только выразительные глаза оживляли ее. Они испускали притягательный теплый свет.

— Лев Федорович! Я ведь к вам по делу. И неотложному.

— Хорошо, — прервал меня мастер. — Скоро обед. Не ходи на фабрику, пообедаем в нашей столовой. Уверен, будешь доволен.

В рабочей столовой шумно. Кузнецы, как правило, с пониженным слухом, говорят громко. Лев Федорович в углу за круглым столом занял место.