В гору - [181]

— Стой!

Человек с мешком остановился, все ниже сгибаясь под тяжестью своей ноши, так что даже его лица нельзя было разглядеть, хотя Канеп посветил карманным фонарем.

— Свое молол или украл? — спросил милиционер.

— Свое, — ответил человек, и по голосу Озол узнал Думиня.

— А разрешение на помол есть? — спросил Канеп.

Молчание.

— Положи мешок на телегу и пойдем выясним.

Выяснилось, что Думинь привез на мельницу полный воз ржи и пшеницы. Разрешения на помол у него не было, так как он уже давно смолол свою норму. Было ясно, что помольщик и заведующий хотели воспользоваться праздничной ночью, когда все активисты будут в Народном доме.

— Откуда у тебя зерно? Под клетью наскреб? Помнишь, как жаловался, что мы твою клеть начисто вымели? — насмешливо спросил Озол.

Думинь хотел солгать, что зерно купил, но выдал себя, не сумев сказать, у кого.

— Дело ясное, — заключил Озол, не желая зря задерживаться. — Составим акт и завтра же на него и заведующего подадим в суд.

Постав остановили, и Народный дом сразу же ярко засветился.

Рендниек и Эльза остались в волости еще на день. Эльза должна была помочь комсомольцам создать первичные организации при сельсоветах, а Рендниек хотел сам побеседовать с крестьянами об организации артели.

Крестьяне собрались у Озола, все в праздничной одежде, с серьезными лицами, — и те, что уже решились, и те, что все еще колебались. Но они все же пришли, и уже это говорило о том, что у людей пробудился интерес к социалистическому хозяйству, хочется как можно больше знать — как там будет, хочется освободиться от сомнений, чтобы уверенно пойти по новому пути.

Рендниек обвел взглядом лица собравшихся крестьян, и ему понравилось, что они смотрят на него открыто и свободно, не как на «начальника», приехавшего сюда для того, чтобы своим присутствием подкрепить Озола, а как на товарища, к которому можно обращаться и от которого можно ждать совета.

После речи Рендниека, как обычно, наступила тишина. Потом слушатели начали наклоняться друг к другу, перешептываться — выскажись, мол, ты.

— Смелее, смелее, — подбадривал Рендниек. — Говорите вслух.

Наконец какой-то старик, откашлявшись, начал:

— Я слыхал такие разговоры — будто в колхозах всех крестьян хотят сделать бедняками. Бедняки, дескать, больше поддерживают Советскую власть. Я-то не знаю, правда ли все это, что говорят, только…

— Вовсе неверно, — ответил Рендниек, не дождавшись конца фразы, потому что крестьянин ее так и не договорил. — Такие слухи распространяются врагами Советской власти. В этих слухах нет ничего нового. Враги Советской власти распространяли их еще раньше, когда русские крестьяне начали объединяться в артели. Мы эксплуататоров свергли для того, чтобы всему народу обеспечить зажиточную жизнь.

— Вот как! — сказал крестьянин. — Чего только не наговорят.

После этого откашлялся и Акментынь.

— Мне хотелось бы знать вот что, — начал он. — У нас опыта еще нет, колхозов мы здесь пока не видели — но не получится ли так, как в девятнадцатом году — помните? Тогда тут в имении устроили колхоз, коммуной, правда, называли. Всех коров и кур у батраков собрали и согнали на большой скотный двор. Я раз видел, как Рикур пахал, а начальник, не помню, как звали, сидел на обочине канавы и, словно староста какой, смотрел, чтобы тот не лентяйничал.

— Ошибки и промахи обычно не забываются, — сказал Рендниек. — В девятнадцатом году в Латвии, действительно, в некоторых местах допустили ошибку, объединяя в коммуны совершенно неподготовленных людей. Да и техники никакой не было.

— Иногда мне опять-таки приходит на ум, — заговорил Рикур, — не будет ли колхоз вроде как имение, а мы вроде батраков? У батраков ведь тоже были и своя коровка, и курочка.

— Ничего общего, — пояснил Рендниек. — Во-первых, в имении вы были батраками, а имением владел барон. В артели такого владельца нет, все крестьяне добровольно объединяются на равных началах. Во-вторых, в имении урожай и доход присваивал себе барон, а теперь это все пойдет вам. Что же тут общего?

— Спасибо, спасибо, ну теперь мне ясно, — поблагодарил Рикур.

Заговорил и старый Пакалн.

— Вы и товарищ Озол советуете — больше в эти театры и кино ходить, лекции слушать. Но скажите на милость, как мы туда попадем, если дома не будет своей лошади? Молодые — те летом еще на велосипедах, а мы, старики, без лошади, что без ног. Некоторым за десять километров идти и как же потом в темноте возвращаться?

— По уставу артели лошадьми колхозники для необходимых нужд пользуются безвозмездно. Как попасть на вечер? Мне кажется, что в таком случае каждому в отдельности гнать лошадь не следует. Вы ведь обязательно обзаведетесь своей автомашиной. Ну, что там особенного — собрать людей, отвезти, а потом доставить домой. А дороги вы ведь наладите, чтобы машина могла заехать ко всем? — Рендниек улыбнулся.

Старый Пакалн замолчал. Самого для него важного он не спросил, стесняясь при посторонних излить свою душу.

Когда крестьяне, выяснив еще много практических вопросов и пообещав дать окончательный ответ через месяц, разошлись по домам, Рендниек тоже собрался в дорогу. На прощанье он сказал Озолу: