В горах Словакии - [51]

— С воскресенья я не в своей тарелке. Блуждаю, точно в потемках. За пианино не могу сосредоточиться.

— Не ходи на урок.

— Пан Клаучек обидится. У нас с ним твердое расписание.

— Тогда возьми себя в руки.

— Легко сказать, — вздохнула она, закрывая папку.

В восемь часов вечера они входили в зеленый тесный двор, где в глубине стоял небольшой домик. В плетеном кресле под каштаном сидел сам хозяин — маленький сухонький старичок в белых узких брюках и рубашке. На его длинном, заостренном носу держались очки с толстыми стеклами, на коленях лежала открытая книга. Завидев гостей, он поднялся с кресла, приветливо кивая.

— Добрый вечер, пан Рудольф, — сказала Люда, делая книксен.

— Добрый вечер, красавица, — улыбнулся он, и вокруг его узких бесцветных глаз собрались пучки морщинок.

— Позвольте вам представить... — начала было Люда, но пан Клаучек перебил ее:

— Рад видеть у себя русского офицера. — И протянул ему тонкую руку. — Прошу в дом.

Они вошли в небольшую гостиную, заставленную мягкой мебелью и книжными полками. В углу стоял открытый рояль.

— Знакомьтесь, моя сестра пани Ружена, — представил пан Клаучек Александру миловидную пухлую старушку. Она сидела, глубоко погрузившись в кресло, и Александр не сразу заметил ее. Подавая ему руку, маленькую и такую же пухлую, как у ребенка, старушка ласково улыбнулась, потом поцеловала Люду, нежно потрепала ее по щеке и что-то шепнула, бросив беглый взгляд на Александра. Люда вспыхнула и прижалась лицом к ее плечу.

— Ружена, пока мы будем музицировать, приготовь нам, пожалуйста, кофе, — сказал пан Клаучек и пригласил Люду к роялю: — Прошу. — И тут же Александру: — Вам придется немного поскучать.

Люда села к роялю, пан Клаучек опустился рядом в кресло, положив на подлокотники худые руки с длинными тонкими пальцами.

— Итак, вы мне должны сыграть четвертую балладу фа минор Шопена и прелюдию Рахманинова.

— Да, — чуть слышно отозвалась Люда.

— Начнем с баллады.

Урок продолжался два часа, и все это время Александр внимательно слушал игру Люды, радуясь, что она быстро справилась с волнением, обрела уверенность, заслужив от пана Клаучека похвалу:

— Ну-с, на сегодня довольно, — сказал тот, вставая с кресла. — В следующий раз мы решим, с чем будем стучаться в двери консерватории. Учтите, ученица профессора Клаучека должна въехать в храм музыки на белом коне. — И он поцеловал ее в щеку.

Вошла пани Ружена, сказала:

— Прошу к столу.

— Скажите, Александр, вы хорошо знаете музыку, играете на каком-нибудь инструменте? — спросил пан Клаучек, опуская чашку на блюдце и задумчиво глядя на него сквозь очки.

— Плохо знаю музыку и не играю ни на одном инструменте, — захваченный врасплох таким вопросом ответил Александр, чувствуя, что краснеет под изучающим взглядом профессора.

— А любите музыку? — Пан Клаучек склонил голову набок и подпер ладонью подбородок.

— Очень.

— Какую?

— Красивую.

— Красивую?! — мечтательно повторил пан Клаучек и его рука словно вывела это слово в воздухе. — Только я не понимаю, что значит красивая. Может вы объясните, что скрывается за этим таинственным определением?

— Я назову музыкальные произведения, а вы сами судите, что скрывается за словом «красивая».

— Пожалуйста. — И пан Клаучек приготовился слушать с заинтересованной улыбкой на лице.

— Оперы «Пиковая дама» и «Кармен», оперетты «Сильва», «Цыганский барон», первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского. Вот, примерно так…

— Ну что ж, говоря военным языком, обстановка прояснилась.

— А если быть точным, то я люблю легкую музыку.

— Что значит легкая, что значит тяжелая? Это, если хотите, миф, — очень серьезно с едва уловимым раздражением в голосе проговорил пан Клаучек. — Для меня такого деления не существует. Есть хорошая музыка, есть плохая, но это старо, как мир. Иоганн Штраус всю жизнь писал музыку, которую вы изволили назвать легкой. Он писал также вальсы. Прошло уже бог знает сколько времени, но они звучат так, как будто написаны вчера. А его оперетты «Цыганский барон» или «Летучая мышь» можно сравнить с операми такого титана, как Верди.

— Сравнить? По каким параметрам?

— По умению использовать вокал, создать арию, ансамбль, танец, по громадному мастерству и таланту. Я знаю, что у вашего Шостаковича есть оперетта. — Пан Клаучек откинулся на спинку кресла, на минуту задумался и продолжал: — Мечтаю поближе познакомиться с советской музыкой. К вам теперь надолго будет приковано внимание всего мира. Как жаль, что война затормозила развитие культуры и искусства народов. Европы. Сколько бы за эти годы родилось выдающихся произведений, сколько бы мы узнали и услышали новых имен! Вас, видно, это не коснулось. Могу судить по Ленинградской симфонии Шостаковича, которую слушал однажды по радио. Она меня потрясла. Если бы я ничего не знал о войне, то, слушая ее, понял бы, что идет великая борьба, полная трагизма, горечи, величия. Да-а, вы, русские, молодцы! — мечтательно проговорил пан Клаучек. — Я был в России на гастролях, наблюдал близко ваших людей и понял, что смелыми, решительными вас сделала Октябрьская революция, новый строй, воспитание. И, добавлю к этому, победоносная война с фашистами. Да, да, — повысил он голос, выпрямляясь в кресле, — ваша революция развязала вам руки, раскрепостила, физически, умственно, духовно. Вы другими глазами смотрите на мир, и, может быть, ваш взгляд на события правильный. Потому-то вам все так ясно, понятно, потому-то вы смелы в делах и суждениях. Счастливый у вас народ и страна.