В горах Словакии - [17]

— Что вы, товарищ гвардии старший лейтенант, — тихо проговорила она и как-то по-детски улыбнулась. — Я вас ни в чем не виню. Спасибо за науку. Вы популярно объяснили, что на войне надо воевать и до конца помнить о долге солдата. Я это правило твердо усвою. Разрешите идти?

— Идите.

Ольга отдала честь, четко повернулась.

— Послушайте один добрый совет, — сказал Александр, осторожно беря ее за рукав шинели.

Она молча повернула к нему голову.

— Никогда не ходите на линию одна. На фронте это очень опасно.

— Спасибо. Если у вас будут еще добрые советы, я с удовольствием выслушаю их.

Ольга легко выбралась из окопа и медленно пошла по полю. Она ни разу не оглянулась, даже не пригнулась, когда недалеко разорвалась шальная мина. В ее походке была такая уверенность и бесстрашие, а в стройной фигуре, которую не портила даже неуклюжая шинель, — независимость и гордость, что Александр с восхищением подумал, не сводя с нее глаз: «Молодец! Счастливо тебе, маленький солдат».

С того дня Ольга постоянно обслуживала линию, которая связывала командира дивизиона с батареей Морозова. Он часто слышал по телефону ее голос, строгий и официальный:

— Товарищ Восьмой, с вами будет говорить Третий.

И лишь однажды она изменила своему правилу.

— Мне сказали, что у вас есть томик Лермонтова. Не одолжите на ночь? — И, не получив немедленного ответа, добавила: — Ночи сейчас тихие, скучно сидеть у телефона.

— Я вам пришлю.

— Спасибо.

Это было в январе 1944 года. Дивизия после освобождения Кировограда стояла во втором эшелоне, занимая оборону на западной окраине города. Ночи, действительно, были тихие, такие тихие, что Александру не спалось, он выходил из землянки, садился на станину орудия и думал, вспоминал прошлое, дом, мальчишек и девчонок, которых разметала по земле война. Думал он и об Ольге. Она ему нравилась. К тому же Александр не мог не заметить, что эта милая непосредственная девушка, видимо, полюбила его. Она выдавала свой чувства то восторженным взглядом, то словом, в котором звучали нежные нотки, то задумчивым молчанием.

В конце января дивизия снялась из-под Кировограда и после трудного марша по размытым дорогам прибыла в район Корсунь-Шевченковского, где была окружена группировка фашистских войск. Батареи дивизиона заняли огневые позиции вдоль дороги на участке, где немцы пытались вырваться из кольца. Весь день шел упорный бой.

Вечером фашисты прекратили танковые атаки, но вели интенсивный артиллерийский огонь, вспахивая снарядами и минами вязкое черное поле. Наконец обстрел прекратился, Александра позвали к телефону, и он не думал, что сейчас снова услышит Олин голос, которая и в этот день обеспечивала связь с его батареей. Он взял трубку.

— Восьмой слушает.

— Будете говорить с Третьим. — Голос мужской, незнакомый.

— Как дела? — спросил командир дивизиона.

— Тихо...

— Ты вот что, зайди-ка ко мне.

— Сейчас?

— Конечно. Дело есть...

Расстояние в четыреста метров до наблюдательного пункта командира дивизиона Морозов проделал по вязкому, изрытому воронками полю на одном дыхании. Спрыгнул в траншею, откинул у входа в землянку косо висевшую плащ-палатку и лицом к лицу столкнулся с фельдшером дивизиона Селезневым. Нет, предчувствие не обмануло его: через плечо Селезнева он увидел Олю на соломенной постели, укрытую полушубком до подбородка. Она тяжело дышала, поворачивала голову из стороны в сторону и глухо стонала. Широкое колеблющееся пламя коптилки освещало ее похудевшее, бледное лицо.

— Вот, — сказал Селезнев, показывая Морозову длинный зубчатый осколок от снаряда. — Попал ей в грудь, когда она на линии устраняла повреждение. Надежды никакой. — И отступил, пропуская вперед Александра.

Он подошел, склонился над Олей: она была без сознания. Александр положил руку на ее холодный лоб, а другой — приподнял уголок полушубка: грудь девушки плотными кольцами опоясывали бинты. Глядя на нее, он впервые за войну испытал ужас от сознания своей беспомощности, от того, что ни он, никто другой не могли отвести смерть. Было чудовищно и непостижимо, что девушка, познавшая так мало радостей и горестей на земле, уходила из жизни.

Александр сел рядом, взял холодную руку Оли, осторожно, точно боясь причинить боль, погладил ее. Пальцы, тонкие и белые, были безжизненны, как и ее лицо. Ему раньше никогда не удавалось как следует рассмотреть его, оно всегда казалось просто миленьким, ничем особенно не примечательным, и лишь сейчас понял, что ошибался. Широко поставленные глаза, прикрытые бахромой ресниц, брови с высоким взлетом, тонкий, прямой, чуть заостренный нос, глубокая продолговатая ямочка над вздернутой верхней губой, округлый гладкий лоб, нежный овал подбородка, щек придавали лицу Оли своеобразную красоту.

В душе Александра было пусто, словно налетевший ураган вымел из нее все, и только удушье тисками сдавливало горло. Дрожащими пальцами он расстегнул ворот гимнастерки, чтобы легче было дышать.

Он не мог представить себе, сколько времени просидел возле Оли. Ждал и не надеялся, что она очнется, думал так и затихнет навсегда, не приходя в сознание. Но вдруг Оля открыла глаза — это походило на неожиданное пробуждение — посмотрела на него, потом вздохнула, откинула голову и тихо сказала: