В горах долго светает - [58]

В долину Сулейман сошел в темноте, торопясь проникнуть в дом до восхода луны. Ему было достаточно и звездного света — ноги помнили каждый выступ на этой земле. Возле дувала он замедлил шаг, чувствуя стеснение в груди, коснулся стены рукой, прислушался, медленно заскользил, неслышно ступая с пятки на носок.

Позапрошлой осенью в доме за этим крайним дувалом он сватал старшую дочь хозяина, засидевшуюся в невестах. С шестнадцати лет до тридцати пяти откладывал Сулейман по афгани для выкупа невесты и, даже страшно бедствуя в трудные годы, сохранил калымные деньги. Он не раз видел девушку без чадры, когда она ухаживала за деревьями в своем садике. Не очень красива — да он и не искал красавицы. Зато работящая и тихая — такая жена нужна дехканину. Отец ее отказал Сулейману. Конечно, кривой бедняк — партия незавидная, но дело, вероятно, заключалось не в том. Потеряй он глаз в стычке с кафиром — неверным, люди, возможно, скоро бы забыли. Но Сулейман убил правоверного суннита, хотя и кочевника, а потом долго скрывался в горах как душман — это помнилось. Мулла не уставал напоминать ему о великом грехе, а Кара-хан — о своем заступничестве, хотя Сулейман запродался ему в рабство, да и с кочевником схватился по наущению господина.

Всего обиднее — девушку до сих пор не взяли в жены, и живет она в доме отца безответной батрачкой. Да и почем знать: может, отцу даже выгоднее иметь бесплатную батрачку, чем отдать ее за малый выкуп, а грех Сулеймана меньше всего волновал ее отца. Но как часто в этой волчьей жизни Сулейману думалось о том, что в ту роковую ночь он сумел бы повернуть свою жизнь по-другому, будь за его спиной жена и ребенок...

Соседский дувал кончился, Сулейман перешагнул тихо журчащий арык, слабо, волнующе пахнуло прохладной водой, и рука ощутила шершавую стену родного дувала. Он снова замер, прислушиваясь, и вдруг подумал: «А если глаз мой ошибся и совсем не брат живет в моем доме?» Злоба кипятком обдала душу: «Я убью его! Меня рано похоронили, отдав мой дом пришельцу. Посмотрим, кто раньше найдет могилу!» Он снова почувствовал себя врагом людей кишлака, которые жили недоступной ему жизнью, неслышно, по-волчьи проскользнул в ворота, стискивая рукоять длинного кинжала и передвинув на грудь короткий автомат. Большая старая винтовка осталась в банде. Днем он с ней не расставался, а ночью автомат надежнее.

Из открытого оконца жилища сочился свет, и Сулейман, прислонясь к стене, замер, пораженный: детский голос за стеной размеренно, чуть запинаясь, говорил о пуске нового цеха на авторемонтном заводе в Кабуле, налаженного с помощью советских специалистов, называл имена рабочих, техников, инженеров, которые быстро освоили новую линию и могут теперь сами ее обслуживать. Ребенок ненадолго умолк, зашелестела бумага, потом снова послышалось: «Хлеб Сурхабской долины...» Сулейман вдруг поймал себя на том, что с интересом слушает, какой богатый урожай вырастили крестьяне центральных провинций и как они, складываясь и получая ссуды от государства, приобретают малоразмерные трактора и комбайны для работы на узких террасных полях. Мальчишка скоро затих, а Сулейман с нетерпением ждал продолжения. «Уничтожение банды...» Сулейман будто очнулся, переставляя затекшую ноту, задел мотыгу, прислоненную к стене, вздрогнул от ее глуховатого стука. Мальчишка оборвал чтение.

— Наверное, это соседская кошка... — Надтреснутый, чужеватый, глухой голос мужчины был голосом брата. — Довольно, ты уже хорошо читаешь. Старайся — после школы пошлем тебя в лицей, потом в университет. Как станешь инженером, построишь большой завод — и наделаешь нам машин.

— Нет, ата, — серьезно возразил детский голос, — инженером не хочу, летчиком лучше.

Брат негромко засмеялся:

— А я в молодости думал — лучше всего быть шофером, хотел выучиться, да не вышло.

— Летчики везде летают, даже где нет дорог, они самые смелые — так Азис говорит.

— Хорошо, хорошо, станешь ты летчиком. Ступай-ка домой, не то мать рассердится.

— Она разрешила мне ночевать у тебя, ата.

— Тогда ложись на кошму да укройся овчиной — ночи теперь прохладные. Лампу я погашу: с керосином стало плохо, душманы жгут машины.

— А скоро душманов прогонят, ата?

— Я думаю, скоро. Ты спи...

Несколько минут Сулейман стоял, решая, как ему быть. Неожиданно дверь отворилась, вышел брат в накинутом на плечи халате, постоял, привыкая к темноте, отошел к пристройке, потом оборотился навстречу шагнувшей от стены фигуре.

— Салям, — тихо сказал Сулейман, — Как твое здоровье?

— Слава аллаху, здоровье мое в порядке. И ты жив и здоров — слава ему за то. Я давно жду тебя и не устал надеяться. Ты один?

— Один.

Кадам первым прошел в пустую постройку для скота, затворил ворота, щелкнул зажигалкой. Слабое пламя озарило земляной пол, голые стены, купол потолка. Кадам достал из кармана огарок свечи, укрепил на чурбане, кивнул на другой.

— Садись. Здесь будет спокойнее. Ты хочешь есть?

— Не откажусь от хлеба и дыни.

— Подожди немного, мальчишка уснет.

— Чей он? Твой?

— Можно и так сказать. Это сын вдовы.

— Какой вдовы?.. — Сулейман осекся.