В горах долго светает - [59]

— Я пришел через два дня после твоего... ухода. Ко мне отнеслись с подозрением. Я сказал: готов помогать семье убитого и учить ее младших мужскому делу, если меня снова примут в общину. Мне разрешили поселиться в нашем доме, а весной отдали твой надел — все четыре джериба.

— Ты их засеял?

— Я уже снял второй урожай, осталась только бахча.

— Но где ты взял семена?

Брат усмехнулся:

— Значит, люди правду говорили, что Кара-хан увел вас за границу. Ты, верно, оттуда? Ссуду мне дал кооператив... А этот у вдовы младший, он ко мне привязался, словно к отцу. Я учу его работать на земле и ухаживать за скотом. Он вечерами читает мне книги и газеты, ведь сам я читаю неважно.

Кадам встал и вышел. Сулейман, вскочив, подбежал к воротам, убедился, что брат вошел в дом. Скоро тот вернулся со свертком и большой спелой дыней. В свертке оказались хлеб, урюк, кислый сыр и кусок вареной баранины. Сулейман набросился на еду.

— Урожай нынче хороший, — заговорил брат, поглядывая на оружие, которое Сулейман положил на колени. — Я купил у кочевников десяток баранов, а сейчас время тяжелой работы, и решил одного зарезать. Год по календарю приплодный, у меня четыре матки, все суягны.

Кусок лепешки застрял в горле Сулеймана от внезапной обиды — как будто брат обворовал его. А тот, не понимая настроения гостя, растравлял рану:

— Если бы ты тогда не ушел, мы могли иметь еще пять джерибов и думать о больших делах. У нас теперь достаточно воды, и кооператив продает удобрения втрое дешевле, чем прежние торговцы.

Сулейман резко отодвинул дыню с вонзенным в нее ножом.

— Я вижу, тебе нравится новая власть.

— Если власть для меня, почему мне не любить ее?

— Ты же был с «братьями-мусульманами», ко мне приходил жандарм!

— Был, — кивнул брат. — Но еще при Дауде я ушел от них. Я понял, чего хотят эти братья шайтана.

— Чего же они хотят? — усмехнулся Сулейман, разрезая дыню.

— Объявлять врагами и уничтожать всех, кто отказывается служить феодалам и имамам. Их земной рай — кучка богоизбранных по наследству, и все остальные — их рабы, тоже по наследству. В небе летают звезды, сделанные руками людей, а нас хотят держать в древнем веке. Вначале я считал их борцами против несправедливости, но мне сразу не понравилось, что их главари ведут себя как божки, распоряжаясь жизнью человека, словно собственностью. Однажды меня послали застрелить неугодного, а я знал — это хороший человек и справедливый. Я пришел к нему и предупредил. Он помог мне найти работу в Кабуле, на строительстве. Со мной рядом трудились такие же бездомные пролетарии, они открыли мне глаза на многое. Жаль, что ты не прошел рабочей школы, брат.

— Зачем же тогда ты оставил своих рабочих учителей и вернулся сюда?

— Я хотел увидеть тебя, Сулейман, и поклониться праху отца. Но когда узнал, что произошло, решил остаться, смыть кровь, которая запятнала наш род. Я даже хотел жениться на вдове, она еще крепкая женщина. Но старшие сыновья ее были против этого. Может быть, потом женюсь.

Кадам умолк. Сулейман жевал дыню, не чувствуя сладости.

— Я вижу у тебя автомат. Что ты надумал, Сулейман?

— Что я могу надумать? Посоветуй.

— Пожалуй, тебе не надо сразу показываться на глаза людям. Оставайся в доме или укройся в горах, недалеко. Я осторожно поговорю с мужчинами. Тебя ведь заставили убить... Правительство прощает душманов, которые сами приходят с повинной, но многое зависит от решения людей кишлака. Я скажу: зачем тебя держать в тюрьме, если вдвоем с тобой мы сумеем лучше помочь сиротам? Только оба мы должны поклясться на коране.

— Снова кабала? — покривился Сулейман.

— Это не кабала, это наш долг и плата за пролитую кровь. Ты знаешь законы крови... Старшие сыновья у нее скоро совсем вырастут... Если ты согласен, я завтра же поговорю с Азисом.

— С каким Азисом?

— Разве ты забыл Азиса? Он уезжал в Кабул, потом вернулся к нам милиционером. Молодой, но умный. Он был ранен в бою, мужчины его уважают. Тебя он считает запутавшимся невольником Кара-хана.

— Какое мне дело, кем считает меня безусый юнец? — Сулейман зло сверкнул глазом.

Кадам сдержанно улыбнулся:

— У него уже густые усы...

— Я слышу шаги, — понизил голос Сулейман. — В селе есть чужие?

— Кого ты называешь чужими?

— Всех, кто не родился в кишлаке. Может, здесь рыщут солдаты или жандармы?

— Солдат нет с тех пор, как прогнали банду Кара-хана. Русские тоже ушли. К нам приехал учитель из Джелалабада, слушатель медресе. Но он не ходит ночами возле чужих дувалов. Может, кто-то припозднился на поле?

Сулейман поднялся. В сущности, он выведал все, что нужно.

— Подожди, я принесу тебе лепешек и сыра.

— Не надо. Пищу я себе найду.

Кадам глянул пытливо:

— Ты правда один?

— Да! — резко ответил Сулейман.

Брат шагнул к нему.

— Сулейман, спроси свое сердце и разум, пока есть надежда вернуться! Неужели ты не понимаешь, что таким, как Кара-хан, народ больше не даст воли над собой? Неужели правоверные мусульмане — те, кто взрывает школы, мосты и пекарни, сжигает хлеб и горючее, кто бросил бомбу в толпу детей на празднике, убив и изувечив маленьких человечков, детей своего народа? Неужели они правоверные? А те, кто хочет, чтобы все люди жили по-человечески, раздает хлеб и масло, лечит больных, учит неграмотных, дает жилище и работу обездоленным, они кафиры? Ты же не помещик, не ростовщик, не имам, не капиталист, не владелец торговых караванов — так неужели не поймешь, с кем тебе быть!