В горах долго светает - [29]

Перед самым отъездом Кара-хана навестил коммерсант Билл: Он сообщил ему явку в Кабуле, которую Кара-хан может использовать в крайнем случае.

— Скажите просто: «Привет от Билла». И вот вам в залог дружбы лично от меня. Может очень пригодиться, особенно в первое время, пока вам нельзя громко шуметь. — Он щелкнул замком чемоданчика, вынул «магнум» со ствольной насадкой для бесшумной стрельбы. — Без насадки на сто метров уложит быка. С насадкой дальше тридцати метров не стреляйте — бесполезно. Старайтесь убирать врагов пока бесшумно. И сами не оставляйте следов нигде — это мой личный вам совет, генерал. Вы мне нравитесь, я не хочу, чтобы вас там по нечаянности подстрелили. Не лезьте сами в мелкие дела, вы — мозг операции. Сколько вам лет, извините за вопрос?

— Сорок пять, — усмехнулся Кара-хан в бороду, которую наклеил перед возвращением на родину. Он при возвращениях носил наклеенную бороду из собственных волос, пока не подрастала сбритая.

— Так вы просто юноша, у вас вся жизнь впереди, ее беречь надо. Живите, Кара-хан, еще столько же! Живите и — стреляйте!

Воротясь в свой родовой кишлак, Кара-хан убедился, что декреты народной власти не были пустой декларацией. Под наблюдением специальных комиссаров правительства уже началось распределение помещичьей земли, долговые книги изымались и уничтожались. Кишлаки бурлили. Правда, на одних советах дело доходило до драк, на других мужчины сидели, боясь подать голос, и покорно принимали всякое навязанное им решение. Попадались недовольные, которым казалось, что их обделили лучшими угодьями, но как раз эти-то готовы были схватиться за ружья и топоры — попробуй отнять у них землю обратно. Люди по-прежнему кланялись Кара-хану, называли его «хозяином», но он видел: вместе с землей и долговыми расписками уходит феодальная власть. Пройдет год, другой, крестьяне почувствуют себя хозяевами земли — кто тогда станет кланяться Кара-хану? Он съездил в Кабул, поосмотрелся там, и ему совсем стало страшно. Он частями изъял свои вклады из кабульского банка, с помощью друзей большую часть денег превратил в доллары, фунты стерлингов и пакистанские рупии, иностранную валюту переправил за границу, афгани хорошо спрятал вблизи родового кишлака. В доме оставил только тех слуг, в кровь которых въелась собачья преданность господину, которые не могли жить иначе, как рабами хозяина. Он удвоил им плату, справил хорошую одежду, дал деньги, чтобы купили себе надежные винтовки с запасом патронов. Бывая на джирге, старался помалкивать, примечая тех из вчерашних кабальников-голодранцев, кто, осмелев после Апреля, слишком громко поднимал голос в совете. Его люди теперь тайком приходили то к одному, то к другому дехканину, заводили разговор о старых долгах: «Вспомни, одноглазый Сулейман, что сделал для тебя хозяин, наш благородный Кара-хан! Когда ты убил в драке кочевника-кучи, потравившего посевы, тебя хотели посадить в тюрьму, хотя сам ты лишился не только хлеба, но и глаза. Кто спрятал тебя в горах, а потом уладил дело с жандармами и внес плату за кровь тому племени, из которого был убитый? Наш благородный господин... А ты, Самад, разве забыл, кто в год большой бескормицы разрешал тебе пасти своих коз на горных лугах, чтобы они не пали, кто дал тебе пшеницу и кукурузу, чтобы не умерли твои дети? Он же, наш великодушный господин Кара-хан. Почему же теперь, когда пришли для него трудные времена, вы оба не хотите вернуть ему даже задолженность?» И Сулейману и Самаду хотелось крикнуть, что они, с тех пор как помнят себя, гнули спину на Кара-хана, что за арендованную землю отдавали ему четыре меры зерна из пяти собранных, доставляли корма для его лошадей и скота с высокогорных лугов на собственном горбу, кирками долбили камень, проводя воду на его поля, построили ему новый большой дом в кишлаке, и все-таки каждый год долги их росли. Но крикнуть они боялись: за вкрадчивыми словами гостя, за медоточивой улыбкой проглядывал волчий оскал. Извечный страх перед феодалом душил за горло, и оба соглашались вернуть старые долги, только пусть Кара-хан подождет годок-другой. У них теперь достаточно земли, но необходимо время, чтобы на ней что-то выросло. Гость ласково усмехался, обнажая белые зубы: «Вы теперь богаты, вы можете ждать, а господин наш беден, он ждать не может». — «Разве Кара-хай умирает от голода?» — «Он нуждается в деньгах, потому что собирается в дальнюю дорогу». «Но у нас нет ничего!» — отчаивались дехкане. И снова в ответ — волчья усмешка: «У вас есть языки, руки и ноги, есть целых три глаза на двоих. Ведь завтра вы собираетесь отвезти скупщику шерсть и овечьи шкуры». Дехкане опускали головы — все-то он знает, проклятый, значит, придется отдавать скудную выручку, на которую было столько надежд!.. А гость как бы утешал: «Вы можете пойти на базар и незаметно разбросать там эти листовки. Вы должны всем встречным говорить, что в Кабуле закрывают мечети, изгоняют суннитских священников, что наших детей насильно гонят в школы, где их отлучают от истинной веры и учат безбожию, а во многих городах с женщин силой срывают чадры». «Мы ничего такого не слышали», — удивлялись тот и другой. «Теперь услышали. Вести в горах ползут медленно, а правительственные комиссары и члены партии нарочно скрывают правду. Вы, правоверные мусульмане, обязаны перед аллахом и нашим господином говорить эту правду людям».