В глубине души - [49]

Она в ужасе обхватила себя руками и стала пятиться в угол, к письменному столу.

Алексей Ильич, не отрывая от нее гипнотического взгляда, быстро скинул с себя рубашку, оголив при этом невероятно рельефный торс, подошел к Нане и, с нежностью взяв ее за руки, произнес:

— Прекрати жеманиться, тебе это не к лицу.

Дальше последовал поцелуй, от которого Нана буквально потеряла сознание.

Нет, она не упала в обморок, она просто перестала осознавать себя.

Все, что с ней проделывал любовник, было непонятно, жутко и восхитительно.

Она буквально сгорала в его руках, без остатка, дотла.

Алексей Ильич был совершенно неутомим, до утра он умирал от восторга, клялся в любви, позволял себе совершенно недопустимые вещи, и Нана, вылетев за рамки дозволенного, кувыркалась в этом немыслимом апофеозе страсти до тех пор, пока Алексей Ильич вдруг не остановился, посмотрел на часы и, совершенно изменившись в лице, воскликнул:

— Малышка, уже седьмой час, сейчас мама проснется, беги скорей домой!

Это выглядело так, как если бы робота отключили от электрической сети. Его взгляд погас, тело обмякло, на лице отобразилась скука и усталость.

Нана обмерла или умерла. Она не поняла, что с ней случилось, но потрясение было такой силы, что хотелось как-нибудь сразу перестать существовать.

Нана вскочила с дивана и стала лихорадочно одеваться. Тем временем Алексей Ильич повернулся на бок, лицом к стене, и дремотным голосом проворчал:

— А что же ты сразу не сказала, что я у тебя первый, я бы по-другому все это обставил… — Последние его слова потонули в молодецком храпе.

Нана выскочила за дверь, чуть не сбила с ног маму и под аккомпанемент ее голоса, который проскрипел: «Эх, девицы, совсем стыд потеряли!» — вылетела на лестничную площадку.

Нане казалось, что все ее тело обожжено, что от стыда пылает каждый сантиметр кожи, что она больше никогда не сможет появляться среди нормальных людей, которые не испытали на себе подобного кошмара.

Домой она добиралась пешком, расстояние было неблизким и вполне можно было доехать на трамвае, но Нана боялась оказаться среди людей, боялась, что к ней кто-то прикоснется в толкучке и она этого не переживет.

Она бежала, не останавливаясь, бежала на неустойчивых каблуках, подворачивая ноги.

Добравшись до общежития, она, дико оглядываясь по сторонам и прячась за уступы стен при малейшем шорохе, поднялась на свой этаж и тихонько приоткрыла дверь в комнату.

Ее соседка Ира Медведева еще спала.

Заслышав стук двери, она приоткрыла глаза, но Нана этого не заметила, она быстро сунула руку под матрац, вытащила дедовский кинжал и, недолго думая, с силой полоснула по вене на запястье.

Кровь брызнула с такой силой, что под ее ногами мгновенно образовалась лужа.

Ира Медведева безмолвно выползла из-под одеяла и, вытаращив глаза так, как будто хотела их вовсе вытолкнуть из орбит, просипела:

— Ты чего делаешь? Дура!

Нана вздрогнула, окинула соседку бешеным взглядом, отчего Ира опять полезла под одеяло, и, перекинув нож из одной руки в другую, резанула по второй вене.

— А… — попыталась крикнуть Ира Медведева, но звука ей издать не удалось, голос пропал.

Нанино лицо покрылось мертвенной бледностью, нож выпал, и она, покачнувшись, рухнула на пол.

И вот с этого момента, именно с этого самого момента на авансцену Наниной жизни вышла Галчонок.

Так бывает, когда тихое беспомощное существо вдруг наполняется невероятной силой и готово свернуть горы, чтобы помочь близкому.

В такие моменты человек возвышается над собой, растет и обретает в своих глазах высшее значение.

Забыв про учебу и все прочее, Галя неусыпно дежурила у постели больной.

Из Тбилиси прилетели Нанины родители. Вокруг Алексея Ильича разгорался скандал.

— Ну, что вам, в самом деле, русских девочек мало? — поучала нерадивого доцента немолодая, но еще очень привлекательная ректорша. — Связались с грузинкой. У них же все по-другому.

Алексей Ильич со всем соглашался. И покорно кивал.

— Ну как можно сердиться на такого простофилю? — сетовала ректорша и ласково трепала молодого самца по волосам.

Но Нанин отец Лондер Зурабович был несколько иного мнения о случившемся. К тому же он оказался человеком при должности и со связями. Он требовал немедленного увольнения охальника из института. Не помогали никакие уговоры.

— Знаешь, что? — наконец придумала ректорша. — А ты женись на ней!

Услышав это, Алексей Ильич впал в такое отчаяние, что ректорше пришлось отпаивать его чаем.

— Нет! — кричал он. — Нет! Уж лучше остаться без места, без диссертации! В тюрьму — и то лучше!

Ректорша подливала в его стакан кипяток и ждала.

После второго стакана чая Алексей Ильич стал утихать, а на третьем и вовсе призадумался.

Тогда ректорша пододвинула к нему стул, взяла за руку и, с нежностью глядя ему в глаза, произнесла:

— Ну что ты так всполошился, глупенький? Не понравится, разведешься. А может, понравится! Грузинки — хорошие жены, мужьям все прощают… — С этими словами ректорша обвила его шею руками и подставила губы для поцелуя.

Предложение руки и сердца оказалось для Лондера Зурабовича весомым аргументом, он сразу ослабил хватку и стал ждать, пока Нана достаточно окрепнет после пережитого шока, чтобы сообщить ей радостную весть.