В глубине души - [47]
— Давай, заканчивай, — недовольно прикрикнул коллега, — а то вон в горле пересохло. — Он попытался вырвать книгу из рук Коляна, но тот ловко спрятал находку за спину.
— А эту я жечь не дам, я ее Люське подарю, там сказки, наверное, пущай ребенок порадуется. — Колян убрал находку за пазуху и, побросав остатки книг в огонь, забрался в кузов грузовика.
Через некоторое время машина тронулась. Михалыч сидел в кабине, он был старший по званию и мог претендовать на место в тепле, а Колян, чтобы не околеть от холода, обхватил себя руками и нащупал сквозь куртку твердый предмет. Он расстегнул «молнию» и вынул на свет божий книгу, на красной обложке которой золотом было вытеснено «Н. Гоголь, собрание сочинений, 1851 год».
Горячая дружба
Галя не понимала, что она делает, она только видела, как под ее ногами стремительно мелькают ступеньки, сливаясь в одну линию, и думала, что вот сейчас она споткнется и полетит вниз головой, и это будет хорошо.
Но ноги не хотели ошибаться, они несли ее все дальше и дальше, вниз по стертой лестнице старого дома.
Не помня себя, Галя вылетела на улицу, лихорадочно огляделась по сторонам, заметила слева быстро несущийся автомобиль огненно-красного цвета и, недолго думая, бросилась под колеса.
Звук тормозов болезненно резанул слух, и она увидела свою короткую жизнь, в бешеном вихре летящую куда-то в небо. Потом свет погас и сделалось легко.
В себя Галя приходила долго, и все это время кошмар случившегося все прокручивался и прокручивался в ее мозгу, как бесконечная лента, на которой отчетливо отпечатались события того дня. И невозможность отказаться от этих событий, вытолкнуть их из сознания, как что-то отвратительное, гадкое, непримиримое, делало дальнейшую ее жизнь ненужной.
В такую жизнь Гале не хотелось возвращаться, хотелось избавиться от нее и улететь туда, куда летели воспоминания, когда на нее наезжала машина, — в небытие.
У ее изголовья стояли часы, и она слышала, как они выбрасывают в вечность секунды, одну за другой, как подсолнечную шелуху, и в этой никчемности отживших секунд было что-то безнадежное.
Иногда Галя путалась, и ей казалось, что время тикает не в будильнике, а в ее голове. И тогда, поддаваясь завораживающей магии этого звука, она переставала сознавать себя в настоящем моменте, и все ее сотрясенное сильным ударом сознание переносилось в недалекое прошлое, где все было так светло и радостно и все понятия располагались на своих местах, как посуда на полке у радивой хозяйки.
Галя так любила это стройное, безупречное устройство жизни, в которой каждое явление, каждый предмет были обозначены определенным названием, таким же четким и ясным, как человеческие имена.
Да, каждое понятие имело свое имя, и такое понятие, как крепкая привязанность друг к другу двух человеческих существ, тоже имело имя — оно называлось дружбой, и ради этой самой дружбы Галя готова была на все.
С Наной Гомиашвили Галя познакомилась в 1976 году, когда читала списки поступивших в педагогический институт абитуриентов. Увидев свое имя, Галя взвизгнула и бросилась на шею первой попавшейся девочке. Это была Нана, которая, в свою очередь, ошалев от радости, чуть не задушила Галю в объятиях.
Еще не узнав имен друг друга, девочки обнимались и чувствовали, что между ними зарождается что-то великое, что-то такое важное, ради чего стоит жертвовать собой. Это было чувство огненное и яркое, как солнце Грузии, откуда Нана была родом.
И Галя бросилась в дружбу с головой. Она дружила насмерть, требуя от подруги такой же бескомпромиссной преданности. Но Нана все больше интересовалась обрядовой стороной дружбы; клятвами, уверениями, признаниями.
Однажды дело даже чуть не дошло до кровопускания, когда Нана вдруг вообразила, что им необходимо побрататься.
Девочки встретились на квартире у Гали. На столе зловеще поблескивал остро заточенный грузинский кинжал, который Нана стащила у деда и привезла с собой в Москву.
Кинжал был боевой, с какими-то непонятными надписями на рукоятке. Нана рассказывала, что в их семье это оружие неоднократно использовалось для осуществления кровной мести. Галя с ужасом поглядывала на красноватые отблески стали, и ей казалось, что она видит следы крови жертв.
— Мы должны, — инструктировала Нана, — порезать себе руки вот так… — Она провела лезвием по внутренней стороне ладони в миллиметре от кожи. При этом взгляд ее черных глаз был устремлен Гале прямо в сердце. — А потом, — продолжала Нана, — обменяться кровью… — Нана крепко сжала Галину руку. — И тогда мы станем кровными сестрами. Ты готова?
— Да… — Галя была бледна, как мел, на нее сильно действовало все мистическое.
Дело тогда не сладилось, только потому что пришла Галина мама и позвала пить чай, но ощущение у Гали осталось такое, будто капля Наниной крови действительно коснулась ее сердца и обожгла его навсегда.
Наверное, в Галиной жизни не хватало любви, и она пыталась заменить ее дружбой, потому что иначе нельзя было объяснить такую страстную привязанность к подруге.
Другое дело Нана. Она была редким, экзотическим явлением в стенах московского вуза. Не то что бы красавица, но от ее лица, на котором играли сочные контрастные краски, многие не могли оторвать взгляда.
