В глубине души - [51]

— Доченька, нельзя так привязываться к подругам, — поучала ее мать. — У каждой девушки — своя судьба, эта судьба для нее всегда будет важнее дружбы.

Но Галчонок пропускала эти наставления мимо ушей.

Умом она понимала, что мама права, что ее привязанность к Нане носит болезненный характер, но душой она рвалась туда, в неведомый жаркий мир страстей и любви, в котором понятия еще сохранили первоначальные значения. Где мужчины в представлении Гали были рыцарями, а женщины все, без исключения, должны были быть такими, как Нана, — гордыми и красивыми.

Галя еще ни разу не уезжала так далеко от дома, она была человеком робким и слегка побаивалась дальних путешествий.

Но гудки поездов не раз будили в ней страстное желание отправиться куда-то далеко-далеко, оказаться в неведомых странах среди незнакомых людей и ходить среди них совершенно обновленной, красивой и свободной.

Одним словом, ей хотелось просто взять и убежать от одиночества, от неудач, от собственных комплексов и начать где-то там, с чистого листа совершенно новую жизнь.

Когда поезд на Тбилиси, в котором у Гали было место в плацкартном вагоне, тронулся, вместе с ним тронулось и поплыло в безудержном потоке радости Галино сердце.

Там, впереди, в волшебном городе Тбилиси ее ожидало что-то кардинально новое.

Вагон покачивался, поезд напевал незатейливую мелодию — тук-тук, тук-тук, и Гале казалось, что за всю жизнь она не слышала ничего прекраснее.

Ее мысли перекатывались в голове с таким же мелодичным постукиванием день и ночь, потом еще один день, а потом поезд остановился, и Галя увидела в окне Нану, которая держала за руку усатого красавца, и Наниных родителей, и цветы, и когда она вышла из вагона, то воздух юга, напоенный какими-то неведомыми запахами, сразу взял ее в объятия и наполнил предчувствием счастья.

Все вокруг смеялись и обнимали ее, и она смеялась и плакала от непомерности чувств.

С первых же дней пребывания в доме Наны Галя почувствовала, что с ее подругой творится что-то неладное.

Она не оставалась с Галей наедине, не вела никаких откровенных бесед, как это было принято между ними раньше, была какой-то отчужденной и официальной.

— Ты счастлива? — однажды спросила Галя, и Нана, гневно сверкнув глазами, ответила:

— Да.

Это «да» получилось каким-то ненастоящим, как будто в нем было сокрыто совершенно иное значение, кардинально противоположное.

Галя жалела, что задала этот вопрос, потому что с этого момента Нана вовсе стала избегать ее, и только вечером, накануне свадьбы, когда они стояли вдвоем на балконе, Нана вдруг рванулась к Галчонку и, крепко обняв, проговорила сдавленным голосом:

— Дото, он такой благородный, он простил мне измену, он любит меня, и я буду, буду любить его по гроб жизни! И больше никогда не спрашивай меня об этом, хорошо?

Галя кивнула, но ощущение от этого разговора осталось тягостное, как будто Нана чего-то недоговаривала, что-то самое главное осталось невысказанным, но что — Галя не могла понять, для этого у нее не хватало жизненного опыта.

Свадьбу праздновали три дня, и все эти три дня Галя совершенно не узнавала себя.

Мир вокруг нее — радостный и яркий — отражал какую-то совершенно другую девушку.

То и дело она ловила на себе восторженные взгляды мужчин.

Ее светлые волосы, белая кожа, хрупкая фигура — все, что в Москве казалось бледным, безликим, незрелым, здесь, в мире, перенасыщенном яркими кричащими красками, представлялось утонченной изысканной редкостью, и мужчины, позабыв о знойных подругах, наперебой делали ей комплименты, приглашали танцевать, шептали горячие слова.

Галя, со всей искренностью натуры, устремилась навстречу этой внезапно открывшейся для нее стихии, стихии страсти и нежности. Она никогда прежде не чувствовала на себе таких обжигающих, зовущих взглядов, не слышала таких многообещающих слов.

Все это вместе вызвало в ней эмоциональный взрыв такой силы, что когда в середине первого вечера она посмотрела в зеркало, то совершенно не узнала себя.

В ее глазах появилось нечто плывущее, увлекающее вглубь, на щеках загорелся нежнорозовый румянец, даже волосы — обычно бледные и скучные — вдруг заиграли светлыми переливами и завились от счастья.

Галя с восхищением рассматривала произошедшие в ней перемены, когда в зеркале рядом с ней внезапно отобразилась Нана.

В своем свадебном платье, с фатой на голове, с высокой прической она выглядела грубо, как будто белоснежный наряд был создан специально для того, чтобы оттенить некоторую тяжеловесность ее форм, восточную жесткость лица. Особенно это было заметно в контрасте с нежным инфантильным отражением Гали.

Галя испуганно посмотрела на подругу, ей было неловко за свои мысли, она надеялась, что Нана не увидит того, что увидела она.

Но взгляд Наниных глаз был темен и чужд, по этому взгляду Галя поняла, что они обе смотрят на отражение в зеркале одинаково.

Галя выпрямилась, она больше не хотела быть приложением к Нане. Она приняла вызов.

— Галчонок, — заговорила Нана, совладав с собой, — ты такая красивая! Я никогда не думала, что ты можешь быть такой! Где ты все это прятала?

— За твоей спиной, — усмехнулась Галя. — Мне всегда казалось, что рядом с тобой я смотрюсь как обычная серая мышь.