В эфирной полумгле - [17]

— Мистер Энгельман ждет.

— Иду.

Соверен шагнул в проем (Лоури придержал бархатную занавесь с кистями) и очутился в хорошо обставленной комнате, полной ковров, гобеленов и оружия на стенах. В углу стоял сейф. На низких тумбах поблескивали стеклянные колпаки, под которыми белели вазы и статуэтки.

Хозяин дома полулежал на диване в шелковом красном халате, локтем опираясь на расшитую золотом подушку. На столике перед ним стояли кофейник и крохотная чашечка на блюдце. Во рту господин Энгельман держал длинную прямую трубку, чашу которой обнимал свободной ладонью. По комнате плыл сладковатый дымок. Голые ноги Энгельмана украшали турецкие тапки с острыми носами.

Сам он был полноват, на круглом лице выделялись усы и тонкая бородка. Коричневые глаза смотрели лениво, словно сквозь дрему.

— Садитесь, сержант, — указал он трубкой на кожаное кресло справа от столика. — С чем пожаловали?

Соверен сел. Повернув голову, он дождался, когда выйдет Лоури.

— Я ищу человека, сэр.

Энгельман поджал губы.

— Похвально. Думаю, розыск пропавших людей входит в обязанности наших полицейских. Так что…

Замолчав, он втянул в себя табачный дым.

— И поэтому мне нужна ваша помощь, сэр, — сказал Соверен.

Энгельман скорчил гримасу.

— Нет-нет, мы, так сказать, находимся по разные стороны жизни, сержант. Боюсь, ты пришел не к тому человеку.

— Мне нужен француз: голубые глаза, черные, кудрявые волосы…

Энгельман рассмеялся. Живот его под халатом затрясся, задрожала трубка.

— Милый мой! Здесь этих французов! Из Кале, из Марселя, из Сен-Го, из кучи паршивых провинций вроде Прованса. Или тебе нужен из самого Парижу?

— Возможно, он убил пять человек, — сказал Соверен.

Домовладелец костяным мундштуком почесал висок.

— Не так уж и много. По секрету… — он наклонился к Соверену, — на третьем этаже у меня квартирует людоед. Африканский, ну что ж, не всем же быть европейцами… Может, сойдет?

— Мне нужен вполне определенный француз.

Сказав это, Соверен сделал знак, который на улице показал карманникам. Энгельман фыркнул и закатил глаза.

— Я не состою ни в каком братстве, сержант, и для меня все эти секретные фигуры из пальцев ничего не значат. Будь ты из «робинов» или даже из самих «живопыр».

— А так?

Соверен, неуловимым движением перемахнув через столик, оказался рядом с Энгельманом, и его «адамс» на цепочке ткнулся холодным дулом домовладельцу в нос.

— Вы знаете мистера Тибольта? — спросил он.

Энгельман, бледнея, моргнул.

— Знаете, что он здесь главный?

— Я ему платил, — шепнул домовладелец. — Но сейчас Папаша Тик…

— С Папашей Тиком я в несколько натянутых отношениях, но тоже имею честь быть знакомым. Скажите мне, господин Энгельман, как они посмотрели бы…

Договорить Соверену не удалось — могучий удар по затылку опрокинул его на столик, белой градиной стукнула в стену чашка, кофейник опрокинулся, заливая черным светлый ковер. Перед глазами поплыло. Кто-то добавил еще один удар — он пришелся в челюсть, и боль искрами рассыпалась от подбородка к скуле.

Вверху возникло колебание, оформилось в смутную, человекоподобную фигуру и разразилось басовитыми звуками.

Соверен вслепую пошарил по воздуху, его подняли, встряхнули, ноги разъехались, в затылке загудело, мелькнула лестница, всплыло и пропало ухмыляющееся лицо, затем затхлый мир распахнулся в короткую дорожку к решетчатым воротам и хмурое, покачивающееся небо.

Прощальный пинок был обиден.

Соверен рухнул рядом с канавой за воротами и секунд десять лежал не двигаясь. Затем в поле зрения втянулась обеспокоенная физиономия Паркера.

— С вами все в порядке, сэр?

Соверен собрался и кое-как сел.

— Это был замечательный разговор. До определенного момента, — он ватной рукой ощупал затылок. Шишка? Да, шишка. — Господин Энгельман оказался чертовски предусмотрительным человеком. Честное слово, даже юность вспомнилась.

— Часто били? — спросил участливо Паркер, помогая Соверену подняться.

— Достаточно. Пока отец все-таки не признал во мне сына, я жил в Догсайд-филдс. Один из работных домов на Плимут. Мать шила рубашки и набивала тюфяки, а я с шести сортировал мусор, тряпки и чистил чужую одежду. Потом мать умерла, и я сбежал оттуда к дьяволу, устроился к «диким». Знаешь таких?

Паркер мотнул головой. Соверен усмехнулся, слизнул языком кровь с разодранной губы.

— Да уж, было времечко. «Дикие», наверное, давно распались. Мы крали перчатки и зонты. Еще платки. Жили на чердаках и в подвалах. Затем меня приметил Папаша Тик.

— Ого!

— Он-то и сделал меня «бобби». Полицейских в Догсайд ненавидели все, так что пришлось тяжеловато. Отличная, скажу тебе, школа. То ты гоняешь, то тебя. Мне понравилось.

— Многих поймали?

В голосе Паркера появились уважительные нотки.

— Дюжины за три. Затем я перешел к Тибольту, и Папаша Тик посчитал, что я его предал. Впрочем, он, наверное, уже поостыл. Два года прошло.

— А потом?

А потом я встретил Анну, подумал Соверен.

— Пойдем-ка, к следующему адресу, — оперся он на плечо Паркера. — Дом Уаттов, кажется?

— Да, сэр.

И отец и сын Уатты, и владелец бывшего церковного прихода выразили чуть ли не мгновенное желание помочь Соверену в его затруднении. То ли «адамс» в его руке производил неизгладимое впечатление, то ли искаженное гримасой боли лицо обещало все мыслимые и немыслимые кары небесные.