В долине Маленьких Зайчиков - [33]

Эльгар заморгал, оглядывая чоттагин, и, не найдя ничего подозрительного, прошел к костру.

– Издалека прибыли? – спросил он гостей.

– Нет, – ответил Праву. – Ты ведь знаешь: мы живем теперь недалеко от вас.

Эльгар кивнул в знак согласия головой.

Праву вытащил большую фотографию Коравье и протянул шаману:

– Этого человека ты знаешь?

Эльгар отпрянул. Ему показалось, что на него глянул своими черными блестящими глазами сам Коравье. Шаман приблизил лицо к фотографии и тяжело вздохнул:

– Хороший был парень… Мог из него отличный оленевод получиться.

Коравье осторожно вылез из-за кучи хвороста и сзади подошел к шаману:

– А почему Арэнкав и Мивит не пришли полюбоваться на мое лицо, налепленное на бумагу?

Старик с несвойственной его возрасту живостью повернулся, едва не свалившись в костер.

– А-а! Это ты? Живой?

Он пристально разглядывал Коравье, словно хотел заново изучить каждую черточку его лица.

– Как видишь, живой, – ответил Коравье. – Ты, наверное, уже не рассчитывал увидеть меня в нашем стойбище?

– Не говори так! – огрызнулся Эльгар. – Ты еще молод, чтобы так со мной разговаривать!

– А где же другие? – спросил Ринтытегин. – Где Мивит и Арэнкав?

– Они послали меня узнать, кто приехал и нет ли у них с собой маленьких ружей, которые носят в чехле за поясом?

– У нас даже ножи тупые, – сказала доктор Наташа, которая как раз пыталась открыть консервную банку.

Володькин осторожно прилаживал фотоаппарат, стараясь не спугнуть шамана. Резкий мгновенный свет лампы-вспышки на секунду ослепил Эльгара. Он проглотил слово, которое готовился произнести, и вскрикнул:

– О! Что случилось?!

– Ничего страшного, – ответил Коравье. – Разве ты не чувствуешь, что с твоего лица содрали кожу?

Эльгар ухватился обеими руками за лицо, но, услышав общий хохот, рассвирепел:

– Так гости не поступают! – и попятился к выходу.

– Прости, старик, – кротко сказал Коравье, чувствуя, что шутка зашла далеко.

– Давай поговорим серьезно, – предложил Ринтытегин, вытирая заслезившиеся глаза.

– Нет! – отрезал старик и выскочил на улицу.

Ринтытегин почесал в затылке и строго заметил:

– Чтобы этого больше не было! А ты, Коравье, тоже хорош! Давно ли сам верил, что в колхозах у людей сдирают лица и наклеивают на бумагу?..

– Это я виноват, – признался Праву. Ему стало так жалко старика, что он едва не побежал за ним…

Поужинав, улеглись спать. Была уже глубокая ночь, и на небе сквозь дымовое отверстие в рэтэме виднелись неяркие летние звезды.

Сколько раз смотрел Коравье на них! Смотрел, когда переполненный счастьем привел в свою ярангу Росмунту – девушку, непохожую на других жителей стойбища,, но такую желанную и любимую… Эти звезды были свидетелями бессонных ночей ожидания сына… Под этими звездами он уходил из стойбища, изгнанный и обреченный на медленную голодную смерть в тундре…

Ночь была по-летнему короткая, но Коравье она показалась долгой. Он часто просыпался, прислушивался к сонному дыханию товарищей. Как только солнце пустило свои лучи в чоттагин и на земляной пол яркими пятнами легли солнечные зайчики, Коравье вышел на улицу.

Солнце зацепилось за вершину горы, освещая косыми лучами стойбище. Над жилищами еще не поднимался дым. Коравье шел вдоль ряда яранг, и под его ногами; мягко пружинила тундра. Он глубоко дышал, вбирая в грудь стылый утренний воздух. Это его родное стойбище. Сколько помнит себя Коравье, порядок, в котором стоят яранги, никогда не нарушался. Все было привычно, прочно, казалось вечным. Лишь после каждой кочевки менялись окрестности. То это были берега большого тундрового озера, то долина реки. Горы то надвигались на стойбище, то уходили далеко к горизонту. Коравье жил в этом стойбище, знал каждого человека в нем, а жизнь все же была полна загадок. Когда его беспокойный ум обращался к тому, чего никто не мог объяснить, страх перед могуществом природы сковывал его…

Хотел бы он возвратиться? Коравье оглянулся, словно услышал вопрос от невидимого собеседника… Да, хотел бы… Но для того, чтобы открыть глаза на красоту мира и жизни другим людям.

Коравье дошел до крайней яранги. Дальше в тундру уходила протоптанная тропинка. Она вела к оленьим пастбищам. По этой же дороге уходил он отсюда…

Коравье хотел уже повернуть обратно, как увидел идущего к стойбищу человека. Это был пастух. Он держал в руке легкий посох, с которым легче ходить по сырой тундре, где качается каждая кочка.

Пастух замедлил шаги, стараясь разглядеть, кто это поджидает его. Коравье пошел навстречу: он узнал своего друга Инэнли, с которым провел не одну ночь возле стада.

– Коравье, ты ли это? – крикнул издали Инэнли.

– Я. Никто другой. Можешь пощупать меня. Совершенно живой и даже не тэрыкы[13].

– Если бы мои глаза хоть раз обманули, я не поверил бы им! – сказал Инэнли, подбегая. – Значит, ты остался жив! Значит, пустое болтал Арэнкав, когда объявил, что видел тень возле яранги, где ты жил? Как Росмунта? Жива ли она?;

– Все живы, – ответил Коравье. – И Росмунта, и наш сын Мирон.

Инэнли оперся грудью о посох, разглядывая Коравье.

– Неужели они тебя не тронули?.. – продолжал он удивляться. – Это что на тебе надето? Ого, сколько материи!