В долинах Мрас-Су - [22]

— Я только сейчас ее набираю. Вставай, идем! Ведь ты мужчина, Максим. Вставай! Мы еще не дошли до места!

Но юноша не договорил. Вскрикнув от острой боли, он потерял сознание.

Когда Санан пришел в себя, боли он уже не чувствовал. Рана была, очевидно, легкой, но от потери крови кружилась голова и туманились мысли. Только увидев кровь на шабуре друга, Санан понял, что произошло. Он тихо подошел к Максиму, поднял похолодевшее тело, крепко обнял. Затем также тихо опустил на окровавленный мох и, покачиваясь, в полузабытьи запел:

Темный Кара-таг

Отцом нашим был,

Светлая Мрас-су

Матерью нашей была.

Синеющая пихта

Была нашим жилищем,

Спелые ягоды —

Были нашей пищей.

Высокие вершины

Мы вместе переходили,

Бушующие речки

Вместе переплывали.

Перед могилой Зими

Мы рядом стояли.

Ему, другу шорцев,

Вместе клятву давали…

Спокойно лежи, мой друг,

С надеждой смотри на меня.

За тебя, моего друга,

Баям покою не дам.

В тихую долину

Ветер врывается,

Спокойный плес

Бурей волнуется…

Робкие мои шаги

Пусть тверже ступают на землю,

Осторожные мои пальцы

Пусть крепче сожмутся в кулак.

Казалось, песня с каждым словом восстанавливала силы юноши. Голос его становился тверже, увереннее. А кончив петь, он в последний раз склонился к погибшему другу и осторожно вынул из-за его окровавленного голенища острый охотничий нож — их единственное оружие.

С ножом в руках юноша выпрямился во весь рост, повернулся лицом к темневшему вдали Кара-тагу.

— Слушай, Кара-таг! Слушай, Мрас-су! Максим был зоркий сокол, а я слепая сова, когда останавливал его горячую руку. Но теперь мои глаза открылись. Мою руку остановить будет некому. Клянусь тебе, Кара-таг!..

11

Изумленный Санан остановился на пороге, не в силах сделать дальше ни шагу: перед ним стоял прежний Зими. Тот же рост, то же лицо, те же волосы, те же глаза — ласковые, веселые, с искорками. И себя Санан почувствовал прежним мальчиком. Будь хозяин дома постарше, он бросился бы к нему на шею, расплакался и рассказал все-все, но перед ним стоял такой же юноша, как он сам; никакого шрама на его лице не было… А главное, как он поймет Санана, который по-русски знал не больше сотни слов?

Молодой Зимин сам пришел на помощь.

— Кажется, Санан? — спросил он по-шорски и улыбнулся.

Санан обрадовался.

— Ты, однако, сын Зими? Угадал?

— Угадал, — опять улыбнулся юноша.

— Тогда я от тебя не уйду. Пусть убьют, но не уйду.

Твой отец меня сыном называл. Он мне был отцом, а ты братом будешь. Я не зверь, чтобы в лесу жить, я человек. Если не считаешь братом, — расстреляй или выдай Сергею и Тастак-баю.

Голубые глаза Михаила вспыхнули и гневно и ласково. Он обнял Санана, усадил на диван, и тот, заикаясь и путая слова, глотая слезы, начал свою невеселую повесть. И рассказал действительно все, как рассказал бы Зимину-отцу, кончая той минутой, когда он вот этим самым ножом Максима выкопал неглубокую временную могилу для друга.

Молодой Зимин был поражен. Многое из того, что поведал ему гость, он знал уже от Самюка и Муколая. Но сообщение о гибели Максима было для него полной неожиданностью.

А Санан, не замечая волнения Зимина, продолжал свой рассказ о том, как, забросав могилу друга песком и галькой, он бросился в улус Тастак-бая с твердым намерением во что бы то ни стало покончить с ненавистным врагом. Он мысленно уже видел, как войдет в знакомый дом, как побелеет и затрясется проклятый толстяк и как Санан по самую рукоятку всадят в него острый охотничий нож.

Зимин покачал головой.

Гость робко взял его руку.

— Я так и подумал. Я подумал: что сказал бы Зими? И увидел, как он покачал головой. Совсем, как ты сейчас…

— Судить Тастак-бая будем не ты и не я, а советская власть!

Разговор прервала девушка с такими же, как у Михаила, голубыми глазами и длинной русой косой.

— Здравствуйте, — просто сказала она и остановилась.

Санан не знал, что ответить, что сделать, виновато опустил глаза.

— Познакомьтесь, — сказал Зимин. — Тоня, это друг и приемный сын нашего отца. Зовут его Санан.

Девушка, подавая юноше руку, с улыбкой добавила:

— О, мы с ним давно знакомы. Помнишь, Санан, как я развязала веревки, которыми прикрутил тебя Тастак-бай?

Для Санана это было уже слишком, и он окончательно потерял, способность говорить. И стоило больших трудов успокоить его и заставить повторить весь рассказ с начала.

— Бедная Аксинья! — вздохнула Тоня.

— А разве она жива? — удивился Санан. — В улусах все думают, что она пропала в тайге.

— Такая девушка не может пропасть, — ответил за сестру Михаил. — Она пришла в Мыски, поступила в школу и скоро поедет далеко-далеко, в большой город, откуда вернется фельдшерицей. Она будет первой фельдшерицей из девушек твоего народа.

— Она все время вспоминала Максима, — добавила Тоня.

— Бедный Максим! — вздохнул в свою очередь Санан.

Санан открыл глаза. Прежде всего он увидел белую скатерть на столе, услышал воробьиный писк под крышей. В открытое окно врывался запах черемухи.

Никогда он не спал так сладко и на такой мягкой постели. Тело казалось необычайно легким. Заботливо перевязанная рана совсем не давала себя знать.

Сердце юноши было до краев переполнено счастьем и чувством глубокой, горячей благодарности. Он быстро поднялся, оделся и осторожно вышел из спальни.