В чужой семье - [4]
— Отчего ты был сегодня такой сердитый? — спросила Соня, когда увидела, что дурное настроение брата исчезло. — Не случилось ли с тобой какой неприятности в гимназии?
— Русский поставил двойку! — мрачно проговорил Митя.
— Русский! Неужели? Разве был такой трудный урок?
— Стихи длинные — знаешь «Смерть Олега»? — все повторить. Я вчера говорю своему дураку…
— Какому дураку, Митенька?
— Да этому хохлатому, репетитору! Говорю: дайте мне стихи учить, — я не знаю. А он выдумал заставлять меня переводы латинские повторять да слова! Продержал за своею латынью до 10 часов, а потом и говорит: «Стихи учите одни, без меня!» А я и не стал учить! Очень нужно! Думал, не вызовут!
— А скоро у вас выдают четвертные? Может, еще поправишься? — озабоченно спросила Соня.
— Какое там поправишься! У меня уже есть из русского двойка; да за диктовку три с минусом, наверное, два выведет! — безнадежно махнув рукой, отвечал Митя.
Соня с грустным недоумением смотрела на брата. Она не могла отнестись к его отметкам беззаботно, как к делу неважному; но не хотела осуждать его, давать ему советы… Она понимала, что он достаточно наслушался этого от других и что это только рассердит его…
Митя первый прервал молчание.
— Соня, иди сюда, посмотри, что я тебе покажу! — сказал он, подходя к столу.
Он достал из ящика листок бумаги и положил его перед девочкой.
— Что это? Твой репетитор! — вскричала Соня с веселым смехом. — Как похоже! И каким уродом ты его нарисовал!
— А это, смотри, наш инспектор! А это латинист, а это учитель русского языка! Все похожи! — и он выложил перед ней несколько листочков с весьма удачными карикатурами учителей.
— Митя! Как ты хорошо рисуешь! — вскричала Соня, любуясь рисунками и в то же время смеясь над ними.
— Это что, пустяки! Это я в гимназии рисую, когда станет скучно; а у меня есть целый альбом хороших картин: я срисовываю из «Нивы» и из других книг.
Альбом понравился Соне еще больше, чем карикатуры.
— Митя, ты просто художник! — вскричала она.
— Да, вот рисованию я хочу учиться, так меня не учат! — опять с озлоблением заговорил мальчик. — А латынь мне противна, так нет, непременно учи ее!
— Как же, Митенька, ведь без латыни нельзя учиться в гимназии, нельзя попасть в университет… — робко заметила Соня.
— Я все равно не попаду в него! Я не могу и не хочу учиться — вот и всё!
После этого Соня стала всякий день заходить к Мите в комнату поболтать часок перед обедом, и ему это было, видимо, приятно. С ней он был более разговорчив и не так угрюм, как с другими.
В половине октября гимназистам выдавали так называемые «табели», то есть листки с отметками за четверть года. Митя пришел домой позже, чем обыкновенно, очень бледный и мрачный.
— Приди ко мне! — сказал он вполголоса Соне, встретив ее в коридоре.
— Что случилось? — спросила она с беспокойством, входя в его комнату.
Вместо ответа он протянул ей свой табель. Действительно, было чем огорчаться!
В табеле красовались три двойки: из русского, из латинского и из французского; из остальных предметов стояли тройки и только из рисования пятерка.
— Плохо дело, Митя! — заметила Соня, покачав головой.
— Мне что! Мне наплевать! — возразил мальчик. — А только отец поднимет историю, вот что неприятно! Он уже третьего дня спрашивал, скоро ли я получу табель!
В этот день Егор Савельич был как-то особенно мрачен и молчалив за обедом. Когда после стола дети подошли, по обыкновению, благодарить его, он не дал руки Мите и спросил его отрывисто:
— Получил табель?
— Получил, — прошептал Митя, опуская голову.
— Принеси его ко мне в кабинет!
Митя вышел из комнаты, и Егор Савельич обратился к жене:
— Мальчишка окончательно избаловался! — сказал он сердитым голосом. — Я заезжал сегодня к директору гимназии, и он мне сказал, что если так будет продолжаться, его исключат! Утешительно!
И он ушел к себе в кабинет, сильно хлопнув дверью.
Через несколько минут к нему прошел Митя с злосчастным табелем в руках. Вскоре в столовой послышался рассерженный голос отца и отдельные бранные слова: «Лентяй, негодяй, дурак!» Мити совсем не было слышно, но Егор Савельич сильно горячился: может быть, самоё молчание мальчика, который не мог или не хотел ничего сказать в свое оправдание, еще более усиливало его гнев.
Наконец, дверь кабинета открылась.
— Помни же! Высеку! Своими руками высеку! — кричал Егор Савельич. — Даю тебе честное слово! Если будет хоть одна двойка, высеку!
Митя быстрыми шагами, низко опустив голову, прошел через столовую к себе в комнату, и дверь кабинета снова захлопнулась.
— Господи, как это ужасно! — вскричала Соня, чуть не плача от волнения. — Неужели это правда, Нина? Неужели он это сделает?
— Не знаю, — отвечала Нина, остававшаяся вместе с кузиной в столовой, — это, конечно, ужасно, Соня; но подумай также, как ужасно, что Митя не хочет учиться, растет таким неинтеллигентным.
— Что же, Нина, не все могут быть такие умные, как ты! — заметила Соня.
— Но все должны стремиться развивать свой ум и приобретать познания, — наставительно проговорила Нина.
Соня вздохнула. Нет, она положительно глупа и никогда не научится говорить с Ниной; лучше пойти попытаться утешить Митю.
