В черном списке - [93]

Возле небольшого кирпичного домика женщина развешивала свои юбки и простыни — обманчивая видимость довольства.

Кто-то играл на флейте, устроившись возле груды обломков старых автомобилей и пустых ведер. Вокруг него с упоением танцевали длинноногие девочки в юбках выше колен. Тут же стояли присмиревшие собаки.

Переступив порог зеленой двери и войдя в маленький домик в Орландо, мы почувствовали запах маисовых лепешек.

— Это не я пекла, — сказала Лиза и засмеялась своими лучистыми глазами. — А бабушка.

— Присаживайтесь и рассказывайте о Кейптауне, — попросил нас Вилли.

Мы стали рассказывать о наших встречах с крупными государственными деятелями страны. Вилли захлебывался от смеха.

— Я учредил бы премию мира и научных открытий в медицине и присудил ее тому, кто изобрел бы пищу, от которой белая кожа становилась черной.

— Или же наоборот, — сказала Лиза, отправляясь на кухню.

— Никаких альбиносов! Пусть цвет кожи будет национальным! Представьте себе, что скажет Чарльз Сварг: «Каким же ты стал ужасно черным, дорогой Хендрик! Ты никогда не был банту?» — «Дорогой Чарли, тебе нужно сменить парикмахера. Твои волосы растут такими странными пучками».

Вошла младшая дочь, Ребекка, улыбнулась нам, показав ямочки на щеках, и сразу умчалась. Десятилетний Роберт сидел, как обычно, в кухне, читал английские книги и дергал себя за короткие волосы. Наконец, он устал и присоединился к нам.

Вошла Анжела с мешочком ломаных вафель, которые она купила где-то по дешевке. Она умеет удивительно изящно одеваться: на ней была юбка колоколом и белая блузка, хорошо оттеняющая ее черные руки и ноги. Она была красивой девушкой и хорошо знала, что ею любуются.

— Это занимает так много времени, — сказала она матери. — Я имею в виду заочные курсы. Приходится заниматься только по ночам, ведь днем надо работать. Лучше уж мне стать ночной сиделкой. Или же выйти замуж за богатого. Или стать кинозвездой и уехать в Америку, как это сделала Мириам Махеба.

— Неважно, сколько это займет времени, лишь бы у тебя дело продвигалось. Тебе ведь нет еще и четырнадцати.

— Время очень много значит, — ответила Анжела.

«Свобода при жизни нашего поколения» — таково предвыборное требование Африканского национального конгресса, повторяемое уже в течение жизни ряда поколений. Однако каждый новый день не вносит никаких изменений в жизнь тех, у кого небелый цвет кожи.

Я смотрел на Вилли, на его выступающие вперед зубы, делающие его лицо таким добродушным. Но я так и не разгадал, как он относится к нам в душе. Пока он вынужден жить в мире «для европейцев», тесной дружбы между ним и белым человеком, даже иностранцем, быть не может. Но мы этого вопроса не обсуждали, и может быть, я ошибаюсь.

— Намерен ли ты продолжать свои экономические исследования? — спросил я.

— Это дает нам некоторые средства к существованию, но есть и кое что другое, чем можно было бы заняться, — ответил он уклончиво, как бы собираясь с мыслями о своих дальнейших намерениях.

То, что мы видели, когда Вилли водил нас по жилищам, совершенно отличалось от наших прежних представлений о жизни африканцев. Впечатления были настолько многообразными, что многое из увиденного мы сумели осмыслить лишь значительно позже. Я с нетерпением жду того дня, когда в локациях появится свой Горький, который рассказал бы, как здесь, на дне общества, зарождается новая культура, как молодая нация стремится занять свое место в истории.

Лиза Косанге поставила тарелки, и мы принялись за тяжелые маисовые лепешки, ноздреватые и пресные, сдобренные повидлом из гуайявы. Это было праздничное кушанье. В окно были видны бегонии, все еще цветущие в импровизированной вазе из половинки автопокрышки. Неподалеку виднелась большая электростанция, но провода от нее сюда не доходили. Освещать Орландо считалось излишним. Огонь керосиновой лампы отражался в глазах Анжелы. Услышав названия стран, в которых мы побывали, она стала совсем серьезной.

— Вы уже несколько раз приглашали нас к себе, — сказала Анна-Лена, — Мы же ни разу не могли пригласить вас к себе в гостиницу.

— Вы могли бы остаться жить здесь, — сказала Лиза, — хотя мы прекрасно понимаем, что это нереально. Говорят, в отелях так неуютно.

— В Родезии у нас был свой дом, — сказал я, — а в Южной Африке мы лучше всего чувствуем себя у вас.

— Да ведь это все не наше. Нас могут отсюда вышвырнуть в любое время, — сказал Вилли.

Я вспомнил одного врача африканца, который на вопрос о том, почему он купил дорогой автомобиль, а не дом, ответил: «Для африканца единственный надежный дом — это автомобиль».

Лиза побежала к соседке: мужа соседки посадили на месяц в тюрьму, а у нее в это время родился первый ребенок, которого она назвала Мосули, что на языке племени коса означает «осушающий слезы». Ее знакомые не раз помогали ей деньгами. И Лиза должна передать соседке немного собранных денег и рассказать, сколько дали Мария, Исаак, Макомба, Инокентий, Элизабет и другие.

Пока Лиза отсутствовала, пришел домой Петер.

— Ты слышал, — спросил его Вилли, — что Амосу Факела дали месяц тюрьмы?

— Вот как? — сказал Петер, пожимая плечами. Ему самому до совершеннолетия оставалось всего лишь восемнадцать месяцев, а Анжеле — неполные три года. Что с ними будет потом? Вилли и Лиза могли бы научить их, как достать квитанцию к паспорту и удостоверение. Однако никто не мог предугадать намерений властей, никто не мог гарантировать, что им удастся избежать резервации. Наилучшей защитой была хорошая работа — тогда их мог бы выручить хозяин, если бы их забрали в полицию.