В черном списке - [91]

В один прекрасный день приходит документ со штампом пункта регистрации женщин в Ланге или какой-нибудь другой конторы, и те, кто его получили, задают себе вопрос, увидят ли они еще когда-нибудь друг друга, или же их жизнь будет протекать в бесконечном монотонном одиночестве. Они ничего не могут сделать. Над ними господствует узаконенное зло бюрократии со своими казуистическими параграфами. Семейная жизнь африканцев угрожает жизненному уровню белых и их расовой чистоте.

Когда думаешь об этих людях, страдающих в резервациях, и о судьбах десятков тысяч людей, живущих в Кейптауне, невольно возникает вопрос, как можно мириться с этим? Когда мы были в Ланге, там жило 8000 человек. Сколько же осталось сейчас? Ланга хотели сделать сплошным бараком для «холостяков». Имеется много способов умертвить человека, и Южная Африка выбрала самый эффективный.

Приближается день, когда, как предсказывал член парламента, представляющий африканцев, Л. Б. Ли-Варден, нельзя будет увидеть ни одного черного ребенка, играющего на улицах Ланга. Но приближается также день, когда виновные за это преступление сядут на скамью подсудимых.

МЫС БУРЬ

Мыс Доброй Надежды лежал перед нами всего лишь в нескольких метрах и выдавался в море как форштевень корабля. Позади нас находилась Африка. Было такое впечатление, что стоишь на корме лодки и видишь, как за кормой сливаются два моря. С Индийского океана надвигались сумерки, а над Атлантикой было солнце, оно освещало отвесный склон Столовой горы.

Здесь мало что изменилось за прошедшие столетия. Каменные утесы и плиты, степной вереск и трава, от ветра прижавшиеся к земле, столетник с узловатыми корнями. Только на маяке время от времени устанавливались все более сильные лампы, и сейчас свет его в 19 миллионов свечей был виден судам, находящимся от берега значительно дальше, чем голубые траулеры Южно-Африканского Союза, выходившие на лов омаров.

Мысом Бурь назвали первооткрыватели эти уходившие в море скалы. Позже они получили название мыса Доброй Надежды по причине, которая была более очевидной тогда, чем теперь. Но в настоящее время употребляются оба названия; в Африке они не означают противопоставлений.

Мыс как бы удлиняется полоской света маяка и разделяет землю зримым меридианом: по одну из его сторон завтрашний день становится вчерашним. Мы были на пороге нового десятилетия, и, можно надеяться, великан за это время сумеет подняться, расправить плечи и сбросить на землю как ненужный хлам расовые предрассудки. За короткое время мы узнали, что представляет собой 1960 год в Южной Африке.

— У нас осталось немного времени, — сказал я. — Что мы возьмем с собой домой?

— Что-нибудь необычное, — ответила Анна-Лена.

Не было никаких сувениров. Африка скупа на подарки. Более того, мы думали оставить кое-какие свои вещи. Мы хотели уменьшить вес нашего багажа в самолете, чтобы легче было выбраться из ЮАС.

— Как ты думаешь, чем занимается сейчас семья Косанге? — спросила Анна-Лена.

Даже здесь, у небесно-голубого моря, среди необитаемых скал, нельзя было забыть о людях. Это было единственное, о чем мы говорили. Мы никогда не приобретали столько друзей за короткое время. Южная Африка открыла нам новую сторону путешествий. Любой город в других странах оставлял обычно только одно ощущение: обилие впечатлений от достопримечательностей. Здесь оставалось впечатление от множества людей.

Насекомые затихли, медузы отплыли от берегов. В зимнее полугодие сумерки наступают рано. В Южной Африке солнечных дней больше, чем в любой стране Европы, — сообщалось в рекламах. Но это мрачная страна. Солнечный диск исчез в воде, как поплавок, и лучи, расходящиеся от него по небу, напоминали рыболовную лесу. От самого южного мыса мы пошли вдоль обрыва, на склонах которого дождь прорыл ложбины. Над Атлантикой занималась заря. Что это — наступление нового утра или последний отблеск заката?

НОВЫЙ МИР

Мы вернулись в Иоганнесбург и намеревались через два дня вылететь в Конго. В Иоганнесбург мы приехали поздно вечером. Когда мы шли в гостиницу, на улицах было пустынно…

Ночью я проснулся оттого, что кто-то кричал в коридоре. Я выглянул в окно, шум утих. Высокий трамвай прогромыхал в легком тумане.

Утром у нас было какое-то взвинченное настроение. Надин Гордимер пишет: «Когда люди говорят о напряженности, в которой они живут здесь, или о гнетущей предгрозовой атмосфере, они имеют в виду не конкуренцию, не суету большого города, не нехватку денег. Они имеют в виду винтовки под подушками у белых и решетки на окнах их домов. Они имеют в виду те неожиданные интермедии на тротуарах, когда вдруг черный отказывается уступить дорогу белому».

Иоганнесбург — город новой Африки. Нигде, как здесь, не чувствуется так сильно зарождение будущего.

В Иоганнесбурге апартеид испытывается в действии, и его несостоятельность доказывается тем, что здесь самый сильный гнет, самые многочисленные аресты и самые усердные трудовые бюро по отправке на принудительные работы на фермы. Нельзя сказать, чтобы эта самая сложная во всей мировой истории освященная законом машина, призванная разобщать различные части общества, работала так, как этого хотели.