В часу одиннадцатом - [7]

Почему ты так разговариваешь с матерью, сказала она, кто тебе дал право учить меня? Она рассказала о том, что помнит страх, который сопровождал ее детство, их жизнь на протяжении многих лет, что об этом нельзя было даже обмолвиться словом, иначе можно было попасть в места, откуда редко возвращались. Так это же хорошо, перебил ее Александр, что можно пострадать за веру, это большое счастье — иметь возможность пострадать за Христа! А ты живешь в страхе! “Ты, оказывается, еще совсем маленький, — сказала Лидия Сергеевна. — Ты так легко говоришь о том, чего не знаешь”.

А он вдыхал домашний запах и думал, что в своей уютной комнате он провел бесценные детские годы, читал книжки, а вот теперь даже не решается войти туда. Александру хотелось войти, но он помнил, что не надо предаваться своим чувствам и расслаблять душу, как учат святые отцы.

Потом он сказал, что все, чему учили его — было ошибкой. Не должно быть никаких привязанностей и уж тем более никаких нежностей между людьми. Это дьявол сеет чувственность. А враги человеку домашние его, и это точно, и когда Александр сказал об этом своей матери, она едва не заплакала. Ты для меня — смысл всей моей жизни, говорила она, а после смерти отца особенно, и я живу только ради тебя, чем я заслужила сейчас такое отношение?..

И тогда он вошел в свою комнату, понимая, что здесь что-то не так, неправильно все это, он не должен был говорить этих слов. Слова, безусловно, правильные, возразил он себе, да, правильные, но зря он сейчас их сказал… Он смотрел на книги по истории античного искусства, которые собирал годами и которые теперь неприкаянно стояли на полке, словно ожидая, что их кто-то заметит. Ему хотелось протянуть руку и снять одну из них, и снова испытать ни с чем несравнимое наслаждение. Стоит закрыть глаза и можно, как прежде, увидеть себя на западном склоне Акрополя, у дорической колоннады в Пропилеях, затем можно побродить по несуществующей картинной галерее, выйти к Парфенону, а завершить прогулку он мог бы у римского Колизея…

Но это было не все. У дяди Володи, брата покойного отца, Александра дожидалась семейная ценность — библиотека деда, при виде которой у Александра когда-то захватывало дух. Оставалось лишь перевезти книги к себе домой, но Александр все откладывал, и так и не перевез.

Нет, нет, сказал он себе, это соблазн, этого больше не будет, никогда он не прикоснется к этому источнику искушения. Надо поставить заслон этому потоку мертвых образов, греховной игре воображения. Потому что через эту красоту можно попасть в сети дьявола, который сам — художник, и это неоднократно слышал Александр и читал в святоотеческой литературе.

Надо идти скорее отсюда, сказал он себе. Надо уходить, чтобы не предаваться этим мыслям.

* * *

— Из этого следует, что тебе не нужно больше бывать дома, — сказал Матвей, когда Александр пересказал ему свой последний разговор с матерью. Ты должен уйти оттуда, как сказано: удались от зла и сотвори благо. Что общего у Христа с Велиаром? Разве может из одного источника течь одновременного горькая и сладкая вода? Разве собирают с терновника смоквы?.. Если человек не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, “не может быть Моим учеником”, процитировал он.

Он еще долго приводил убедительные фразы из Евангелия, Псалтири и из святых отцов, и перед Александром снова открывалась заманчивая красивая перспектива будущей духовной жизни, пути не от мира сего куда-то в небеса. Матвей же с серьезным видом, словно оказывая Александру честь, предложил ему остаться здесь, в его доме, пополнив тем самым круг людей, отмеченных печатью богоизбранности. Александр тоже может начать нести служение в рядах воинства Христова. Он понял: надо действительно решиться на этот подвиг — уйти, оставить свой дом, жену и детей, которых у него не было, ради Царствия Небесного. И он должен был приобрести в десять крат больше матерей и отцов, и детей, братьев и сестер.

Александр не должен больше ходить к матери, потому что не освободился еще от привязанностей и сердце его не чисто; прежде надлежало посоветоваться с Матвеем, спросить, стоит ли это делать, а уж потом принимать решение. Таков отныне закон. И вообще, сказал Матвей в тот судьбоносный для Александра день, ты не можешь принимать никаких решений, ты на это пока не способен, ты еще не окреп духовно, а потому должен слушаться меня. И это будет твоим спасением. Тебе нужен учитель, наставник, старец, если хочешь, а если не хочешь, чтобы им был я, иди, поищи кого-нибудь другого. Поскольку идти Александру на тот момент было некуда, он сказал, что, конечно, будет слушаться, будет слушаться во всем, как когда-то во времена расцвета христианского подвижничества ученики слушались своих наставников, сажали деревья корнями вверх, что просвещало душу и очищало сердце от страстей.

Матвею понравились эти слова, и он выразил удовлетворение, сказав, что для начала надо будет поехать на дачу в Тарасовку и починить сарай и забор. Сарай совсем развалился, и будет польза для общего дела и для Александра будет духовная польза: с этого начинается христианская жизнь. Вот с этой маленькой безвозмездной помощи начинается путь в Царство Небесное.