В царстве глины и огня - [6]

— Такая вы молоденькая дѣвушка, такой, можно сказать, бутонъ прекрасной красоты — и вдругъ…

— Ежели вы не бросите вашихъ глупыхъ разговоровъ, то мы попросимъ, чтобъ наши порядовщики отогнали васъ отъ насъ, строго замѣтила Дунька. — Что это такое въ самомъ дѣлѣ! Любовью хвалитесь, а сами, какъ ржа желѣзо, точите меня.

— Хорошо, молчу-съ, покорился обжигало и прибавилъ:- но когда-нибудь у меня съ вами обширный разговоръ насчетъ этого будетъ.

— Никогда не будетъ, потому я слушать не стану.

— Мнѣ хочется, Дунечка, чтобъ вы при вашей красотѣ были скромная дѣвица… Вы будете скромная дѣвица и тогда я…

— Пойдемъ, Матрешка, отъ него прочь. Хуже горькой рѣдьки онъ мнѣ надоѣлъ, произнесла Дунька и, взявъ подругу за руку, сдѣлала нѣсколько шаговъ.

— Постой, Дуня, постой! остановила ее та и, обратясь къ обжигалѣ, прибавила:- Вы вотъ давеча насчетъ гостинцевъ говорили, такъ ужъ попотчуйте насъ хоть гостинцами сейчасъ, что-ли.

— Въ лучшемъ видѣ!.. встрепенулся обжигало и полѣзъ въ карманъ за деньгами. — Чего прикажете: пряниковъ, орѣховъ, подсолнуховъ или карамелекъ?

— Пряники у насъ есть, а принесите изъ лавочки орѣховъ и карамелекъ, отвѣчала Матрешка. — Кедровыхъ орѣховъ и карамелекъ, Дуня?

— Ничего не надо. Чортъ съ нимъ. Найдутся и другіе, которые купятъ.

— Зачѣмъ-же такія слова, Дунечка? Насчетъ нехмельныхъ угощеній я со всѣмъ сердцемъ и въ лучшемъ видѣ… заговорилъ обжигало, вынимая деньги.

— Ну, бѣгите скорѣй за орѣхами и за карамельками, посылала его Матрешка — Дуня будетъ ѣсть ваше угощеніе. Я уговорю ее.

— Зачѣмъ-же самому бѣжать? Я пошлю кого-нибудь изъ мальчишекъ, онъ и принесетъ, а самъ побуду около васъ и Дунечки. Васютка! Вотъ тебѣ деньги. Бѣги въ лавочку къ Гусакову и купи фунтъ кедровыхъ орѣховъ и полфунта карамелекъ. Да живо! Чтобы одна нога здѣсь, а другая тамъ. За работу пятачокъ получишь. Поворачивайся! командовалъ обжигало.

Мальчишка взялъ деньги и побѣжалъ.

— Присядемте, Дунечка, на скамеечку. Вотъ скамеечка за воротами есть свободная, предложилъ обжигало.

— Ну, вотъ еще, сидѣть! Я и въ трактирѣ въ лучшемъ видѣ насидѣлась. Я теперь танцовать буду. Гвоздь! обратилась она къ мужику съ гармоніей. — Чего ты зря на гармоніи-то ноешь! Сдѣлай намъ пѣсню для кадрильки. Дѣвушки! Чего вы стали? Давайте танцовать кадриль. Матрешка! Пойдемъ! Я съ тобой буду танцовать.

— Да я по кадрильному-то не умѣю, отвѣчала Матрешка.

— Научимъ. Не мудрость какая. Ходи да вертись, вертись да ходи — вотъ и вся недолга.

— Дунечка! Позвольте, я съ вами… Я французскую кадриль въ лучшемъ видѣ… предложилъ обжигало.

— Не требуется. Я съ Матрешкой… Становись, Матрешка. Музыкантъ, играй!

Раздались звуки «Чижика» и пары завертѣлись… Дунька подпихивала Матрешку я командовала ей: «прямо и назадъ! Вправо, влѣво… Опять назадъ» Грузная, неповоротливая Матрешка толкалась и вертѣлась среди танцующихъ, какъ пестъ въ ступѣ.. Обжигало стоялъ сзади Дуньки, слѣдилъ за ея движеніями и тяжело вздыхалъ.

«Эдакая прекрасная дѣвушка! Красота неописанная! думалъ онъ про нее. Кабы эта дѣвушка выбросила блажь изъ головы, перестала-бы съ пьяницами якшаться, да соблюдала себя въ порядкѣ тихо и скромно, то за нее въ огонь и въ воду-бы можно, всю жизнь отдать-бы можно».

Въ глазахъ у обжигалы зарябило, онъ чуть не плакалъ.

Дунька дѣйствительно была хороша. Разгоряченная и безъ того въ трактирѣ пивомъ, во время танцевъ она еще болѣе раскраснѣлась. Лицо ея пылало. Прелестные глаза, хоть и съ нѣсколько опустившимися отъ хмеля вѣками, подернулись влагой и блестѣли страстью. Выплясывая передъ Матрешкой соло, Дунька взглянула на обжигалу и крикнула ему:

— Чѣмъ такъ зря-то стоять, да глаза пучить, сбѣгали-бы лучше въ заведеніе, покуда мы танцуемъ, да принесли-бы парочку пивка, — вотъ тогда-бы вы были настоящій учтивый кавалеръ. Послѣ танцевъ-то куда чудесно выпить холодненькаго! У меня вся глотка пересохла.

Обжигало не шевелился. При словахъ Дуньки о пивѣ сердце его болѣзненно сжалось.

«Какъ къ стѣнѣ горохъ, такъ къ ней и мои слова. Одно только и на умѣ у ней: пиво, пиво и пиво», подумалъ онъ и опять тяжело вздохнулъ.

V

Когда Дунька кончила танцовать, посланный обжигалой въ мелочную лавочку за гостинцами мальчишка-погонщикъ Васютка вернулся уже съ кедровыми орѣхами и карамельками. Обжигало сунулъ Васюткѣ въ вознагражденіе за труды пятакъ, взялъ отъ него тюрюки съ угощеніемъ и передалъ ихъ Дунькѣ. Та была запыхавшись отъ танцевъ.

— А гдѣ-же пиво? спросила она, тяжело дыша. — Я вѣдь пива просила.

Обжигало молчалъ.

— И это называется кавалеръ! продолжала она. — Вотъ жадный-то! Дѣвушка проситъ угостить пивкомъ, а онъ и ухомъ не ведетъ. А еще съ любовью пристаете…

— Васютка былъ уже ушедши за гостинцами, Дунечка, когда вы пива потребовали, оправдывался обжигало.

— А сами-то вы что-жъ?.. Сходили-бы сами. Экъ, у васъ ступня-то золотая! Далеко-ли тутъ до заведенія!

— Не могъ оторвать глазъ отъ вашей личности. Все глядѣлъ на васъ и любовался.

— Просто отъ жадности. Куда вы деньги-то копите? Получаете больше всѣхъ, а сами какъ кикимора какая-то жадная. Ухъ, устала! Ноги словно подломились.

Дунька начала переступать съ ноги на ногу, покачиваясь изъ стороны въ сторону и улыбаясь.