В царстве драконов - [5]

Он взбирался на холм, за ним по земле волочились крылья. Воздух был сладкий-сладкий, тяжелый, словно напоенный ароматом меда. Райан стряхнул последние остатки человеческого сознания и отдался драконьему разуму, готовый к встрече со Вселенной, раскрывающей самые сокровенные тайны. Именно тогда он понял, что может летать.

Воздух — его стихия, и он предъявил на нее свои права, лишь только взмыл в небеса изумрудный киль его груди. Теплый воздух подхватил его, словно ладони любящего отца. Огромная голова поворачивалась влево и вправо, горячее дыхание смешивалось с морозным воздухом высоты и бриллиантами оседало на лоно земли.

Внизу он увидел их: жители деревни со смешными музыкальными инструментами обратили к небу лица, словно стадо испуганных молнией волов. Среди них была и дева, облаченная во все белое, хотя даже с высоты было видно, что тонкая материя платья усеяна грязными пятнами. Гладкие руки девушки были обнажены, а золотые волосы почти скрыты под розами.

Он почувствовал, как голод обжег огромный, словно пещера, живот, и устремился к земле, искусно поворачивая крылья и используя лишь те воздушные потоки, что по спирали несли его вниз, к обещанной награде. Он широко разинул пасть, и языки пламени ласкали чешуйчатые щеки, словно прикосновение тумана, наползавшего с моря.

Но затем воздух из родной стихии и союзника превратился во врага. Прозрачная дорога воздушного хрусталя сделалась твердой, словно ниоткуда вытянулись руки великанов. Со всего маху он врезался в недвижимую решетку их переплетенных пальцев, и удар отозвался вспышкой ослепительной боли, повторился волной света. Она отбросила его в небо, затем обратно в воды озера, а потом и в тело дрожащего растерянного мальчика, проснувшегося в своей постели среди темноты и одиночества.

О только что пережитом напомнил лишь шепот: «Это еще не все. Я наделяю тебя этой властью, но ты должен заработать ее как награду».

Райан прижал к влажной груди простыню с одеялом и вопрошал темноту, что бы это значило. Потом он ощутил на себе не только пот, но и кое-что еще, отчего пижамные штаны прилипли между ног. В полной тишине, с горящим лицом, стянул он испачканное белье и отнес вниз, в корзину, и какая-то часть его разума притворялась, что вместе со спрятанной пижамой предастся забвению и все остальное.

После этого ему больше не хотелось размышлять над сном. Райан закрыл книгу дяди Грэма и отнес ее на чердак.

Убрав приставную лестницу от лаза на пыльный чердак, Райан решил, что сделал достаточно душевных усилий, чтобы похоронить воспоминания, которые теперь не выплывут наружу. Он не вовремя отпустил веревку, державшую крышку люка. Она захлопнулась с громким стуком и разбудила Райана — он едва не ободрал голень о ящик кофейного столика в комнате студенческого общежития друга. Райан ждал кого-то, и в это время ему нечем было заняться. Взглянув на стол, он увидел там журнал и взял его посмотреть.

Сперва он не обратил внимания на то, что это журнал для гомосексуалистов: открыт он был на рекламе пива. Взял журнал Райан от скуки, а просмотрел уже из любопытства. В глаза бросилось имя дяди Грэма рядом с фотографией с самого последнего марша «Гордость геев» на Манхэттене.

Да это же не дядя Грэм! Только не он! Не может он быть с таким раскрашенным лицом, с такой мрачной, свирепой ухмылкой, напоминающей волчий оскал. Одеждой ему служил невообразимый плюмаж, призванный шокировать окружающих. Все это напомнило Райану, как в старых фильмах изображали шлюх: неровная, похожая на бумагу, испитая кожа, как на ужасной и жалкой карнавальной маске. Дядя Грэм маршировал под руку с двумя другими мужчинами: один в каком-то непонятном костюме, а другой вышагивал в неоново-розовых шортах и коротко обрезанной футболке, с животом напоказ, причем во весь лоб были написаны буквы «Н.I.V.»

Когда Райан приехал домой на Рождество, то рассказал маме о той фотографии.

В ответ мама лишь сказала: «Знаю». И показала письма, которые писала брату, но все они вернулись назад нераспечатанными. Лишь один раз Грэм к маминому письму приложил записку на клочке бумаги в линейку, сунув ее в конверт с отвергнутым письмом. Там говорилось следующее: «Никогда ты не любила кладбища, Чесси. Так зачем упорствовать, притворяясь, что понимаешь дела мертвецов? Нужна магия, чтобы взглянуть на мир моими глазами, ты же прикована к миру обыденности. Но волшебство есть, Чесси. Оно существует, идет бок о бок с нами, прекрасное и смертоносное, а когда оно голодно — забирает жертву к себе. Если одному из нас суждено было заплатить своим сердцем, я рад, что это оказался я. Да будет так».

Мать спросила Райана, помнит ли он Билла, и юноша кивнул.

— Грэм пытается умереть, — говорила мама. — Бегает за собственной смертью. Даже после того, что Билл ему сделал, — как, черт возьми, можно спорить с доказательством того, что тебя обманули?! — даже сейчас он все еще любит его, — вздохнула мама. Если Грэм найдет то, что ищет, думаешь, он нам позвонит, сообщит об этом? Мысль, что он умрет вот так, без… просто невыносима. — И мама расплакалась.

Она оплакивала ничто в отдельности и все вместе.