В бурном потоке - [98]

Сердце на потолке все еще трепетало, но уже тише. Если оно перестанет трепетать… (милое, милое сердце, пожалуйста, перестань, хоть на секунду!), но оно все трепещет, и внезапно это уже не сердце, а лампа, настольная лампа в комнате Душана, маленькая лампа с абажуром из китайского пергамента, ее видно сквозь молочное стекло двери, и через стекло видно, что в комнате двое, зачем здесь эта вторая, но как Адриенна ни нажимает на ручку двери, дверь не открывается, господи, неужто Душан не проснется, ведь у него пожар, а Адриенна не может слово вымолвить, так ей сдавило горло, она только стонет и стонет и подает глазами знаки хозяйке пансиона, мадам Детвилер, но Детвилерша не обращает внимания, хохочет и кокетливо постукивает зонтиком по паркету, никого, мадам, вы этим уже не очаруете, а тем более меня; Адриенна отворачивается, не станет она слушать, хотя бы мадам Детвилер кричала до хрипоты, странно только, что мадам кричит по-немецки, да еще с чисто венским акцентом, или это попросту галлюцинация, бред, такое бывает, но тут Детвилерша крикнула: «Барышня, барышня, вам пора вставать!»

Адриенна с усилием подняла тяжелые веки и оглядела тонущую в сером полумраке незнакомую комнату. Сначала никак не могла понять, где она. Но вот взгляд ее привлекли два солнечных зайчика, плясавших на коврике возле кровати. От зайчиков вверх к окну тянулись косые полосы света. В щели жалюзи врывался ветерок и шевелил бахрому тяжелых штофных занавесей. На дворе день!

Адриенна уже поняла, что к ней стучат давно и лишь за секунду до того перестали.

Она соскочила с кровати.

— Qui est là?.. Ах, да, кто там?

— Это я, горничная, барышня. Господин Рейтер приезжали, они велели передать, что поедут вперед на вокзал с чемоданом.

— Что? Который час?

— Скоро восемь. Что барышня прикажут к завтраку — кофе или чай?

— Все равно. Нет, лучше чаю. Вы можете его принести сюда? Или меня ждут внизу?

— Господин Зельмейер уже уехали в контору, а барыня еще спят.

— Слава богу! Хорошо бы она проспала до самого моего отъезда.

Только когда в коридоре послышалось сдавленное хихиканье удаляющейся горничной, Адриенна, стоявшая перед умывальником, раздетая до пояса, замерла с мылом в руках. Ну и промах же она допустила! Если б это услышал отец! Адриенна представила себе его перекошенное, будто от зубной боли, лицо и в комическом замешательстве наморщила лоб. Но потом рассмеялась и, намыливаясь, принялась мурлыкать мотив «Песни труда».

VIII

— Никак не поверю, что ты это всерьез, — говорил Макс Эгон, переминаясь с ноги на ногу. Он занял для Адриенны место у окна в купе второго класса, а тут вдруг выяснилось, что она желает быть «с народом», да и билет у нее третьего класса.

— При сколько-нибудь нормальных условиях на железных дорогах я сказал бы: ради бога! Но в наши дни, когда вагоны третьего класса в ужасающем состоянии, забиты спекулянтами и отпускниками… согласись, что это малоподходящее общество для молоденькой девушки, каких бы она взглядов ни держалась. Нет, нет, садись вот сюда, а я пойду доплачу разницу; до отхода вполне можно успеть.

Адриенна удержала его за рукав.

— Папа, но я в самом деле ненавижу ездить во втором классе: эта плюшевая обивка на сиденьях, а на ней куклы с плюшевой душонкой. В третьем, по крайней мере, находишься среди людей, в гуще жизни, а не в каком-то кабинете восковых фигур. А потом, я за последние годы отвыкла ездить иначе.

Макс Эгон пытался еще что-то мягко возразить — однако без особой горячности, как и всегда в спорах, — и скоро уступил. Подобрал чемоданы Адриенны и, не обращая внимания на осуждающие взгляды нескольких стоящих на платформе офицеров, шокированных таким неподобающим его званию поведением, собственноручно потащил их к вагону третьего класса, в самый хвост длинного состава. Оставшиеся минуты до отхода поезда он стоял в растерянности под окном вагона, глядел вверх на Адриенну и, явно страдая душой, выдавливал из себя какие-то поручения, поклоны и ничего не значащие дорожные советы. Лишь когда паровоз дернул, он внезапно оживился. Стал неистово махать платком, потом вдруг спохватился и побежал рядом с поездом, жестами показывая, что забыл что-то сказать.

Адриенна высунулась из окна, пытаясь уловить слова, которые ветер рвал с его губ и относил в сторону:

— …Совершенно забыл… если мама решится…

Поезд пошел быстрей. Макс Эгон отстал и сдался. Расстроенный, он в недоумении глядел на носовой платок, который все еще держал в руке.

«Бег на месте, — подумала Адриенна, — и сейчас, и вообще всю жизнь!» Ей стало жаль отца, и она протянула руки, словно хотела лететь к нему. Он поднял голову и повторил ее жест. Это выглядело очень смешно. Адриенна опустила было руки, но тут же, устыдившись своей скованности, опять подняла. Тем временем между поездом и платформой вырос блокпост, скрыв Макса Эгона из виду.

Последние дома пригорода исчезли позади в дымной дали. Адриенна отыскала свое купе. Из Швейцарии в Вену она ехала международным поездом, в вагонах была чистота и порядок, война почти не чувствовалась. Здесь же все говорило о войне. Куда ни глянь, покрытая слоем грязи, облупленная эмаль, треснувшие фарфоровые колпачки на лампах, сорванная арматура, не говоря уже о потрепанной одежде и мрачных, осунувшихся лицах большинства пассажиров. От одежды, мешков, корзин, от самих стен вагона шла какая-то кислая вонь, которую не мог разогнать даже сквозной ветер, врывавшийся в приоткрытое окно.