В бурном потоке - [94]

— Разложить? Как?.. Нет, нет… — Слова ее прозвучали настолько резко, что Адриенна, спохватившись, испуганно замолчала. — Спасибо, я и одна справлюсь, — продолжала она виноватым тоном. — Я всегда это делаю сама. Спасибо!.. Ах да, вы хотите знать… передайте господину Зельмейеру, что через четверть часа я спущусь. Это ведь внизу?

— Внизу, барышня. Веранда, как войти в холл, сразу направо. Пусть барышня только позвонит, я…

— Нет, нет, спасибо, я сама найду.

Как только горничная скрылась за дверью, Адриенна со вздохом облегчения поставила руководство придворной массажистки обратно на полку.

— Уф! Наконец-то!

Ей захотелось вымыть руки, точно она касалась чего-то противно липкого. Подойдя к умывальнику, над которым висело большое овальное зеркало, Адриенна взглянула на себя.

— И что только подумала о тебе горничная, Адриенна!

В ответ отражение в зеркале комически сердито насупило густые брови и с таким ожесточением тряхнуло головой, что каштановые пряди разлетелись во все стороны.

— Ты вела себя… ну хуже малого ребенка, словно ты утащила конфетку, а тебя поймали за руку. Но почему, собственно?

Да, почему? Душко, тот, наверно, сощурил бы глубоко сидящие глаза-черешни, забарабанил длинными пальцами правой руки по тыльной стороне левой и на своем гортанном, необычно звучащем немецком заметил бы: «Да, Лисенок, тут опять общественное бытие фрейлейн Рейтер, внучки и наследницы газетного магната и гостьи банкира, столкнулось с революционным сознанием товарища Рейтер, а это неизбежно приводит к щекотливым ситуациям» — и, как всегда, он попал бы в самую точку. Или не совсем в точку?

И Адриенна мысленно услышала другой мужской голос, тоже чуть жестковатый и со славянским акцентом, как у Душко: «Дело не так просто, Ади, и в то же время гораздо проще». Голос Роберта Каливоды… Странно, почему ей вдруг вспомнился Роберт, последние годы она очень редко о нем думала. Не потому ли вспомнился, что она едет в Прагу? Едет как бы в гости к своему прошлому? Прошлому, не такому уж далекому и, однако, отодвинувшемуся в бесконечную даль, и только вспомнишь о нем, как тотчас возникнет Роберт Каливода — высокий, худощавый, со склоненной набок головой и характерной манерой потирать выступающие скулы перед тем, как начать говорить. «Дело вот в чем, Ади. Ты порвала с буржуазией и пришла к нам, но либо ты сама еще не вполне себе веришь, либо не веришь тому, что мы тебе верим… и поэтому перегибаешь палку, пересаливаешь. Взять хотя бы сейчас, ну что особенного, если ты заглянешь в такую книжонку? Это же не скатывание на буржуазные позиции или еще что-нибудь предосудительное, с нашей точки зрения. Могу тебя заверить, что ни один революционный пролетарий не усмотрит тут ничего худого и никому в голову не придет равнять тебя за это с мадам Зельмейер. А ты ведешь себя так, будто запятнала свою социалистическую честь, и разыгрываешь сцену…»

Да, смехотворную сцену!

И Адриенна в смущении (и чтобы остудить пылающие щеки) окунула лицо в таз с холодной водой.

Тут же стало легче. Потом она раза два-три провела гребенкой справа и слева по рыжевато-каштановым волосам, — так, прическа в порядке. Осталось только чуть потуже стянуть лаковый пояс, поправить складки на юбке и блузку джерси да украдкой обтереть туфли о коврик возле постели. («Ох, Ади, если бы это видела тетя Каролина или даже Душко! Но звонить приседающей то и дело горничной, чтобы она вычистила барышне туфли… Нет, уж лучше пусть так!») Туалет закончен. Или все же переодеться? Ах, ничего, чай в конце концов не дворцовый прием, а в качестве «поставленной на квартиру помимо воли на одну ночь» можно явиться и в дорожном платье. Тем более что хозяйка дома (слава богу!) не сочла нужным в угоду гостье отказаться от визитов и примерок и вернется домой лишь к ужину, пардон, к «диннер». Тут уж к столу придется переодеться, жаль, жаль… тут уж, видимо, ничего не поделаешь, как с delirium tremens[68] в поздней стадии, говоря словами Душко.

Адриенна рассмеялась и взглянула на часы. До чая еще добрых десять минут. Она вышла на балкон. Прямо под ней была веранда, перед верандой ухоженная лужайка. Даже сюда, наверх, доносился запах свежескошенной травы. Кроны высоченных каштанов уже пожолкли, и лучи заходящего солнца падали между ними широкими косыми полосами на газон и на стоящие по краям ноздреватые серые статуи из песчаника. В глубине парка панораму завершала небольшая оранжерея в стиле барокко. У дорожки манила роскошная клумба красно-желтых астр — сорт, который Адриенна особенно любила. Она уже готова была поддаться соблазну и побежать к ним, как вдруг услышала внизу голоса. Зельмейер и отец. Адриенна хотела вернуться в комнату, но тут произнесли ее имя. С нечистой совестью, но не в силах преодолеть любопытство, она лишь отодвинулась, чтобы ее не могли увидеть с веранды, и стала слушать.

VI

— Сознаюсь, что нет, — говорил Макс Эгон, наливая в рюмку мадеру из хрустального, с резными хризантемами графина, который передал ему Зельмейер. — Мне и в голову не придет говорить с Адриенной о таких вещах. Это было бы… гм… для меня мучительно. Не из-за ее социалистических идей, поймите меня правильно, я считаю их причудой и к причудам отношусь терпимо, потому что сам этим грешу… но толковать с дочерью о политике, когда даже самое простое общение между нашим поколением и нынешней молодежью довольно-таки… гм… сложно… нет! — И он залпом проглотил мадеру, с такой миной, словно запивал горькую таблетку.