В бурном потоке - [42]

— Да, моя дилемма примерно такова, — нерешительно согласился Франц Фердинанд.

С быстротою молнии промелькнули в его памяти все испытанные им до сих пор эротические переживания: непонятые им нежности одной горничной, которая укладывала его в постель, когда ему было десять лет… игра в раздевание с сестрами школьных товарищей… Валли, нагая, перед зеркалом… несколько поцелуев в перерывах на уроках танцев! Ах, нелепо! Нелепо! Он откашлялся.

— Ты читаешь мысли, Винци.

— Вздор. Ничего тут особенного нет. Во-первых, я сам когда-то все это испытал, а кроме того, на эту тему написана куча книг. Ты не читал «Пробуждение весны» Ведекинда?{30} Нет? Ну да, я знаю, твой старик тебя в отношении литературы держал в ежовых рукавицах, а в школе тоже не достанешь нужных книг. Да и вообще — Ведекинд! Мне половину его книг приходилось продавать только из-под прилавка, так как полиция вечно гонялась за ними. А тут еще этот Женский союз борьбы против антихристианских сочинений! Торговле это, конечно, не вредило. За такие вещи и платят любительские цены. Но давай лучше говорить о тебе! Мне кажется, сын мой, я не только знаю, чем ты болен, но знаю также и лекарство от твоей болезни.

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

— Никогда не спеши вперед, чтобы чешский ландштурм мог идти следом. Ты знаешь «Золотого поросенка»?

— Золотого… что? Нет.

— Естественно. И я, конечно, задал дурацкий вопрос. Откуда тебе может быть известно подобное заведение? Итак, «Золотой поросенок» — это публичный дом. И завтра вечером мы посетим его. Я запомнил это место еще со времен, когда исколесил в деловых поездках всю страну. Весьма почтенное заведение, известно до самого Пильзена и Брода. Там-то и совершится твой дебют в области любви, поскольку речь идет о физиологическом процессе. А потом можешь спокойно ждать появления великой страсти в сфере душевной. Конечно, допуская, что перспектива героической смерти не осуществится… Нет, я ничего не хочу слышать! Жребий брошен, как уже выразился коллега Юлий Цезарь при подобных же обстоятельствах. Это ты должен бы знать из школьных учебников. Так, а теперь — спать!

II

В розовый туман сновидения, в котором действовало множество человекоподобных поросят в благовонных кружевных неглиже, вторглась действительность. Аромат сена. Грубое шерстяное одеяло. Усыпанное звездами четырехугольное отверстие люка. Франц Фердинанд проснулся.

Светящиеся стрелки его часов показывали полночь. Он немного послушал приглушенные ночные звуки: многоголосое стрекотание, далекий собачий лай и равномерное дыхание спящих товарищей. Затем ему вдруг стало ясно, что в окружающем его покое присутствует еще что-то неопределенное и чуждое.

Франц Фердинанд осторожно повернулся на другой бок. К нему прокрался слабый луч света. Он увидел Паковского, тот лежал на животе и при свете карманного фонарика, загороженного плащ-палаткой, читал какую-то брошюру. Его лицо, обычно такое подвижное, выражало необычайную сосредоточенность и словно застыло; рот был приоткрыт.

Внезапно, хотя Франц Фердинанд не шевельнулся и не издал ни звука, Паковский поднял глаза на него. Машинальным движением он прикрыл обеими руками брошюру и посмотрел Францу Фердинанду прямо в лицо.

В течение нескольких секунд не было произнесено ни слова, затем Паковский поднялся, все так же молча поманил Франца Фердинанда, прошел среди спящих к люку и выбрался наружу.

Франц Фердинанд увидел, что Паковский, скрестив ноги, сидит на широкой балке карниза. Здесь было гораздо светлее, чем внутри, на сеновале. Сарай отбрасывал на серебристую поляну глубокую черно-лиловую тень.

— Поди сюда! — прошептал Паковский, потянул к себе Франца Фердинанда и усадил рядом с собой. — Конечно, это запрещенное. — Он похлопал рукой по карману шинели, из которой торчал уголок брошюры. — Только смотри, держать язык за зубами!

— За кого ты меня принимаешь? Да я вообще ничего не хочу знать. — И Франц Фердинанд сделал вид, что намерен встать и удалиться.

Паковский ободряюще обнял его за плечи.

— А ты сначала попробуй, какой он на вкус, кусочек от яблока познания, когда тебе его предлагают. Выплюнуть всегда успеешь.

— Ни слова не понимаю.

— Ясно. Поэтому я и говорю — помалкивай, и тебе объяснят. — Паковский вытащил брошюру из кармана и сунул в руку Францу Фердинанду. — На! — Он зажег фонарик и навел его луч на обложку.

Францу Фердинанду пришлось напряженно вглядываться. Неясно напечатанное на гектографе название едва можно было разобрать. Прошло некоторое время, прежде чем ему удалось прочесть немногие строки — они были на двух языках:

Živá Internacionála

Живой Интернационал

Listy mezinárodní socialistické levice

Письма левых социалистов-интернационалистов {31}

В полном недоумении Франц Фердинанд посмотрел на товарища.

Паковский скривил лицо, передразнивая удивление Франца Фердинанда.

— Никогда ни о чем таком не слышал?

— Нет. Впрочем — подожди. У моей кузины Ади вечно валялись повсюду вот такие брошюрки.

— Это та, которая вышла замуж?

— Нет, ту зовут Валли. А та, про которую я говорю, — Адриенна. Она в тысяча девятьсот четырнадцатом году училась в Женеве, в университете, а когда началась война — так и осталась в Швейцарии. Если верить тете Каролине — мы зовем ее в семье «великий могол», — то Адриенна опасная нигилистка, член шайки убийц и поджигателей и окончит жизнь на виселице. Отец мой, вероятно, еще худшего о ней мнения. Но это лучше, чем если бы он был о ней хорошего мнения. Конечно, Адриенна и дома уже считалась enfant terrible