В бурном потоке - [3]
Каролина замолчала только тогда, когда Ябурек, задыхаясь, снова закашлялся.
— Уведите его сейчас же в его комнату, Шёнберг! — воскликнула она и стала торопить экономку судорожными жестами. — Нельзя же быть такой тупицей! А вы, Анна, — приказала она горничной, появившейся из-за спины фрейлейн Шёнберг, — помогите ей. В постель его! Живо! Живо!
Когда обе женщины, подхватив под руки старика, наконец удалились, у Каролины вырвался вздох облегчения. Однако лицо ее тут же снова помрачнело. Воздух наверняка полон миазмами гриппа. Ябурека необходимо отправить в больницу; одного смертного случая в доме хватит. Немедленно нужно все продезинфицировать лизолом!
Она опять потянулась было к звонку, но внимание ее было отвлечено карманными часами овальной формы, поблескивавшими золотом из нижнего отделения шкатулки для драгоценностей. Каролина поспешно нагнулась. Кровь бросилась ей в голову, но не только от быстрого движения. Она нажала пружинку от крышки часов. Сколько же лет прошло с тех пор, когда она, с радостным ребячьим любопытством, смотрела, как отец заводит эти часы и слушает их звон? Над кнопкой для звона были выгравированы весы, а вокруг них — изречение: «Время всегда во всё вносит порядок».
Интересно, лежат ли еще пряди волос под нижней крышкой? Каролине пришлось пустить в ход пилку для ногтей, чтобы открыть часы. Пряди оказались там: белокурая — это была ее, и светло-каштановая, шелковистая — Александра. Она ощупала взглядом столик, на котором обычно лежали щетка и гребень брата. На щетке осталось несколько волосков, прямых, белоснежных. А сам Александр… Ах, пусть время всегда во все вносит порядок, но на это уходит целая человеческая жизнь. Каролина положила часы на ночной столик и провела рукой по глазам. Когда она опустила руку, ей показалось, что у нее в глазах двоится: потом она убедилась, что да, действительно, под прядью Александра лежит еще одна, более темная.
«Значит, он все-таки сберег космы этой особы, которая от него удрала!» — подумала Каролина и при воспоминании об этой поздней любви Александра прямо закипела от злости. Осторожно извлекла она темную прядь, словно нечто опасное, ядовитое. «Хваленые волосы на висках Ирены с их медным отливом, тьфу! И, конечно, крашеные! Эта стерва его во всем обманывала».
Порывисто поднесла Каролина презренную прядь к огню свечи. В комнате едко запахло паленым волосом. Она вдыхала этот запах, раздувая ноздри. К ее брезгливости примешивалось некое сладострастное удовлетворение.
— Comme ça pue![3] — Каролина встряхнулась, подбежала к окну и распахнула его.
II
С улицы в комнату повеяло холодом и дождем. Каролина захлопнула окно, но рама тут же вновь распахнулась от сквозняка, — кто-то отворил дверь и остановился на пороге.
Оказалось — доктор Ранкль. Каролина узнала его по тому, как он щелкнул каблуками: с той особой прусской точностью, которой он придавал такое необыкновенное значение. Каролина сделала вид, будто не заметила его. Однако на Ранкля это, видимо, не произвело впечатления.
— Так вот вы где, тетя! А я ищу-ищу по всему дому… Простите, не слышу?
Каролина резко обернулась и вдруг сказала страдальческим и вызывающим тоном:
— Фридрих! Ужасно сквозит! Потом непонятно, почему ты стоишь и держишься за ручку двери.
Его полное лицо, ставшее за последние годы несколько более рыхлым, но под седеющим бобриком шевелюры все еще казавшееся розовым, вспыхнуло; шрамы вздулись… Однако Ранкль держал себя в узде. Ведь завещание тестя до сих пор не вскрыто, а при неизбежных объяснениях, связанных с его последней волей, было бы полезно заручиться поддержкой или хотя бы благосклонным нейтралитетом ее высокородия фрау фон Трейенфельс. Поэтому Ранкль молча притворил дверь и с лицемерным простодушием в водянистых голубых глазах, улыбаясь, взглянул на нее. Настанет время, когда она за все заплатит. Он ничего не забудет и не простит, он ей все припомнит. И этот пренебрежительный взгляд, каким она сейчас его смерила, словно желая сказать: «Пожалуйста, не притворяйся. Это совершенно бесполезно. От меня ты не скроешь ни своих чувств, ни своего пуза, хоть из кожи лезь».
Ранкль действительно старался как можно круче выпячивать грудь, чтобы скрыть живот, который, невзирая на ежедневную порцию гимнастики по Мюллеру и энергичные военно-спортивные занятия с учащимися, обнаруживал тенденцию неудержимо расти.
Каролина с удовлетворением отметила, что ее выразительный взгляд вызвал в нем неуверенность. И она спросила в нос:
— Ну? Ради чего ты, собственно, явился?
Ранкль сделал непроницаемое лицо, как в школе, когда вызывал учеников, которых терпеть не мог, или во время упражнений Югендвера{3}, когда отдавал рапорт.
— При теперешнем положении вещей похороны, очевидно, затянутся до ночи; и тут необходимы свечи в стеклянных колпаках.
— В стеклянных колпаках?
— Вот именно. При такой погоде простые свечи и факелы не годятся.
— Гм. В колпаках. А ведь в самом деле, это неплохая идея. Но только где их теперь раздобудешь?
— У командования корпусом они есть, и если я, в качестве руководителя Югендвера, обращусь к его превосходительству фельдмаршал-лейтенанту фон Тарантони — он же и инспектор нашей организации…
