В бурном потоке - [17]

С этими словами Нейдхардт поднялся, намереваясь уйти из ресторана.

— Какой ее точный адрес? Предоставь все мне, Фриц, уж я умею организовывать вселения.

Ранклю пришлось применить все свое искусство уговаривать, чтобы его остановить; он даже прибег ко лжи во спасение, заявив, что Каролина в принципе уже согласилась переговорить о его въезде в дом Рейтеров. Однако выражение «ложь во спасение», как тут же про себя констатировал Ранкль, в данном случае не подходило, скорее можно было говорить о пророческом предвидении развивающихся событий. Ибо было ясно, что он заставит Каролину пойти на уступки в вопросе о квартире. И разве ему сейчас могло хоть что-нибудь не удаться? Задумчивым взглядом окинул Ранкль своего собеседника: лицо с резкими чертами, напоминающее борзую, элегантная талия пилота, Железный крест. Да, правильно выразился поэт — рука об руку с таким молодцом можно «ввести свой век в должные границы»{8}. Ранкль затрепетал, ощутив это в самых глубинах кишечника.

— Прости, на одну минутку! — пробормотал он торопливо и скрылся за темной портьерой, деликатно маскировавшей дверь в глубине комнаты.

Когда он спустя некоторое время вернулся, Нейдхардт уже исчез. Вместе со счетом метрдотель подал ему записку. В ней было написано:

«Милый Фриц! У меня совсем из головы вылетело, что в три я должен быть в военном управлении. Еще увидимся. Я тебе позвоню. Будь добр, пока оплати счет. До свидания!

Эрих.

P. S. Я приказал завернуть мне бутылку рюдесхеймера с собой. Советую последовать моему примеру».

С чувством мучительного отрезвления Ранкль отправился домой. Дома его ждал еще один неприятный сюрприз. Оттилия заявила, что няню, приглашенную по указанию врача, а также новорожденную девочку придется поместить временно в кабинет Ранкля, больше некуда. А когда он с горечью воскликнул, где же ему, во имя всех чертей, теперь читать, писать и предаваться размышлениям, Оттилия, с совершенно несвойственным ее покорному характеру раздражением, спросила: кто из них двоих пожелал во что бы то ни стало иметь этого четвертого и кому вообще пришла в голову дурацкая идея после пятнадцати лет супружества изменить системе одного ребенка и народить кучу крикунов?

Таким образом, всякие дальнейшие попытки Ранкля отстоять свою рабочую келью были заранее обречены на неудачу. На следующий же день Ранкль стал свидетелем того, как его рапиры были сняты со стен и унесены на чердак, обтянутые турецким ковром подушки на его софе исчезли в белых наволочках; как его столик с набором трубок подвергся унизительному изгнанию в переднюю, где его втиснули между швейной машиной и ящиком для обуви.

Именно это и заставило Ранкля повести осаду на фрау фон Трейенфельс не постепенно и методично, как предполагалось раньше, а сразу же перейти в атаку. Он немедленно отправился к Каролине, твердо решив пустить в ход любые доводы — сентиментальные, патриотические и просто вымогательские, лишь бы добиться своего.

Он был очень удивлен, когда встретившая его фрейлейн Шёнберг заявила, что барыня уехали по делам.

По делам? В Ранкле сразу проснулась подозрительность. Ведь Каролина всегда считала «дела» чем-то вульгарным и уклонялась от них всеми способами. В его ушах снова зазвучали слова Нейдхардта о родственниках или друзьях, которые могут метить на ее квартиру. И что это за дела, которыми надо было заниматься, не дождавшись конца траурной недели?

Фрейлейн Шёнберг уверяла, что она вот настолечко понятия не имеет об этих делах. Но на ее добродушном, курносом, как у мопса, лице было явно написано, что она знает гораздо больше, чем говорит. Ранкль дорого бы дал за то, чтобы иметь возможность пустить в ход руки и принудить ее быть благоразумной. Но этого делать было нельзя. Поэтому он фамильярно потискал ей локоть и пригласил навестить Оттилию:

— Вы же должны, дорогая, поглядеть нашу новорожденную! Мы жаждем услышать ваше мнение, ведь вы у нас специалистка!

Фрейлейн Шёнберг жеманно отмахнулась:

— Господин доктор оказывает мне слишком большую честь!

— Ну что вы! В ребятах вы разбираетесь, как никто, это известно всему свету.

— Да нет… не знаю… А когда можно навестить вашу супругу? Может быть, завтра, после полдника?

— После полдника? Что за идея, приходите к нам полдничать! Никаких возражений! Решено и подписано!

— Ну тогда… Конечно… С большим удовольствием! Часа в четыре? Это ничего? Но право же, для вас только лишние хлопоты. — Фрейлейн Шёнберг еще раз жеманно поклонилась. — А что, простите, мне передать барыне от господина доктора?

— Передать? Да я не знаю… Слушайте, лучше всего ничего не говорите о том, что я был. — Он вдруг умолк, смутившись, затем поспешно продолжал: — Дело в том, что я собираюсь сделать ей сюрприз.

— Господин доктор может на меня положиться. С какой улыбкой соучастницы она это пропела!

Ранкль искренне пожелал, чтобы ее немедленно хватил удар, и сказал прочувственно:

— Итак, до свидания, голубушка, завтра в четыре!

Едва он очутился на улице, как ему десятками начали приходить в голову ловко закругленные удачные обороты, с помощью которых он сразу же смог бы поставить на место это ничтожество Шёнберг. Весь обратный путь он грыз себя за то, что не может вернуться и начать с ней весь разговор сначала. А тут, как назло, ему еще встретился Франц Фердинанд и, увидев отца, испуганно шмыгнул за угол, так что стало совершенно ясно: мальчик не выполнил своего обещания, не заявил о том, что хочет пойти добровольцем, да и не собирается его выполнять.