В бурном потоке - [149]

Каретта ее удержал.

— Нет, любимая, серьезно, это невозможно!

— Ты думаешь, у меня не хватит смелости или выдержки?

Каретта всячески это отрицал. Он преклоняется перед ее мужеством и энергией. Но ему нужно отступить как можно незаметнее и безопаснее. А со спутницей, особенно такой привлекательной, он, конечно, обратит на себя внимание. А внимание — это опасность… Заметив, что Валли расстроилась, он ловко все повернул. Главная причина — другая. Валли должна прикрыть его отступление. Господ из контрразведки надо пустить по ложному следу. Ведь такая задача, требующая хладнокровия, хитрости и ловкости, Валли по вкусу.

Она сердито его перебила.

— Ну что ты болтаешь! Все это пустые отговорки. Ну, хорошо, можешь выбирать: либо ты возьмешь меня с собой, либо раз и навсегда откажешься от меня.

Каретта никак не ожидал, что она зайдет так далеко. У него отвисла челюсть.

«Господи, — подумала Валли, — до чего же он глупо выглядит, просто ужасно глупо!»

Тем временем Бруно сжал зубы и придал лицу драматическое выражение.

— Ты меня с ума сведешь своими капризами, Валли! Умоляю тебя, перестань ребячиться, ну иди ко мне! — Он попытался ее обнять, но Валли не давалась. — И она еще на меня дуется! — Он всплеснул руками.

Валли отвернулась. Она была и зла и разочарована. Мало того, у нее было такое чувство, что настала минута, когда узы, связывающие ее и Бруно, начали рваться.

Каретта тревожно наблюдал за ней, ноздри его трепетали. Он решил выложить свой главный козырь:

— Валли, ты не представляешь, что значит для меня даже краткая разлука с тобой. Я уже сейчас тянусь к тебе всеми фибрами души.

Валли вздернула верхнюю губку.

— Нельзя ли без мелодрамы!

Устало махнув рукой, что значило примерно: «Что ж, раз ты этого хочешь, пусть я погибну!» — Каретта опустился в кресло.

— Я сдаюсь. По-видимому, бессмысленно апеллировать к твоему разуму. Но подвергать тебя опасностям побега я не могу. Лучше я останусь здесь, будь что будет… — Он снова достал пистолет, положил его перед собой и со стоическим видом начал разминать в пальцах сигарету.

На Валли напал судорожный смех.

Вдруг раздался резкий звонок.

Смех застрял у Валли в горле. С ужасом уставилась она на Каретту. Тот вскочил, в два кошачьих прыжка оказался за шкафом и поставил пистолет на боевой взвод.

Воцарилась глубокая тишина. Слышно было только, как ветка стучит по стеклу.

Снова звонок.

— Ecco…[83] — выдавил из себя Каретта с мрачным торжеством.

Валли опять почувствовала себя на высоте. Наслаждаясь страхом, который все еще ее сковывал, она шепнула Бруно:

— Беги! Я их задержу!.. Скорей!

Бруно незачем было это повторять. Он уже перекинул ногу через подоконник. Он так спешил, что ему даже не пришло в голову хоть раз обернуться к Валли.

Она подбежала к окну. В блеклом свете луны, будто большой желтый паук ползшей по сине-серому зимнему небу, голые деревья в саду и их тени исполняли какой-то призрачный танец. Только ли деревья? Только ли тени? Валли напрягла зрение, высунулась наружу. И вдруг из темноты, оттуда, где садовая стена, раздался хриплый крик. Тут и там вспышки. Сухие хлопки выстрелов. Что-то горячее и жесткое задело щеку, она отпрянула. Позади со звоном разлетелось стекло зеркального шкафа.

Все вокруг Валли закружилось. Она прикрыла лицо руками, почувствовала что-то мокрое, поняла, что это кровь… и мгновенно забыла и свое головокружение, и слабость.

Когда несколько секунд спустя группа офицеров полевой жандармерии вместе с Максом Эгоном Рейтером ворвалась в комнату, они нашли Валли перед разбитым зеркалом, поглощенную разглядыванием своей раненой щеки. Она подняла голову — только когда Макс Эгон окликнул ее:

— Валли, ради бога, что это?..

Она повернулась, уверенным движением поправила шинель, так чтобы выгодно подчеркнуть линию плеч, и ответила хоть и несколько напряженным, но звонким и веселым голосом:

— Это не так страшно, как кажется, дядя Макс. Я уверена, останется лишь малюсенький шрамик… До чего же я рада! Я уже боялась, что на всю жизнь останусь уродом. Но этот рубец очень легко прикрыть волосами.

III

Агата Франк-Тотцауер,

Вена, XVIII район,

Тюркеншанцгассе, 47.

6 января 1918 года.

Глубокочтимая, бесценная тетечка!

Не знаю, как и приступить к письму, это же в самом деле скандал, что я приношу Вам наши новогодние поздравления только сегодня, в день богоявления. А ведь с тех пор, что мы здесь, я каждое утро, чуть открою глаза, даю себе слово в первую же свободную минуту написать Вам. И если я так и не собралась это сделать, то лишь потому, что у меня за эти полторы недели буквально ни минутки свободной не было. Хлопотала с утра до вечера, а к ужину просто с ног валилась и засыпала тут же, за столом. Но, слава богу, гонка кончилась, с позавчерашнего дня мы более или менее устроились.

Позвольте же, бесценная тетечка, прежде всего справиться о Вашем здоровье. Это важнее всего. Совсем ли Вы поправились? Как Ваши нервы? Помогли Вам порошки от мигрени, которые доктор Михаличке обещал выписать для Вас из Берлина? Надеюсь также, что Вы уже подыскали себе достойную замену Шёнберг. У меня нет никакого желания разводить склоку, Вам лучше, чем кому-либо, известно, бесценная тетечка, что это не в моей натуре, а уж что до самой Ш. — она меня ни капельки не интересует; но обыкновенный здравый смысл (не говоря уж о родственном участии) подсказывает мне: чем раньше Вы избавитесь от Ш., тем лучше это будет для всех. После недавних происшествий она только замучит вас своими причитаниями и сплетнями, а это для человека с Вашей чувствительной нервной системой просто — яд. Я бы с радостью полетела в Прагу, чтобы приучить к домашним делам Вашу новую экономку. К сожалению, этого не допускают мои собственные обязанности хозяйки дома. Мне еще и самой надо вышколить свою Дульцинею, совсем молоденькую девушку, правда, смышленую и проворную; со временем она будет у меня только горничной, для кухни я подыщу кого-нибудь поопытнее. К тому же пора понемногу припасать все для нашего бебе.