В бурном потоке - [151]

Вена сейчас во многом отстает от Праги. Например, здесь куда хуже с продовольствием, особенно трудно приезжим, у которых нет ни связей, ни друзей. Если бы дело было только во мне, я бы не очень огорчалась. Но мой доктор (некий господин Пастурак, он, кстати, встречал в Галиции Вашего покойного мужа) находит у меня малокровие и считает, что мне не мешало бы подкормиться, чтобы ребенок получил хорошую основу. Поэтому у меня к Вам еще просьба. И опять я не для себя прошу, а для бебе, ведь я собираюсь сама его кормить. Поскольку я не получаю полноценного питания в достаточном количестве, все мои надежды на Вас. Я и подумала, не уступите ли Вы мне парочку из тех окороков, которые мы с Шёнберг выменяли в Воковицах, а заодно и немного сахару и муки, купленных на черном рынке. А главное — два-три кило шоколаду. Я недавно прочитала в газете, будто в Праге участились облавы, и мне даже подумать страшно, что может произойти, если кто-нибудь донесет насчет припасов, которые хранятся у Вас в маленьком погребе. Ведь чего только не бывает! От людей всего можно ждать! На Вашем месте я бы в первую очередь избавилась от шоколада, угораздило же кого-то пометить каждую плитку штампом благотворительного общества. Гвидо недели через две едет в Прагу по делам и явится к Вам засвидетельствовать свое почтение. Теперь, говорят, и в поездах просматривают чемоданы, но его корреспондентский билет — все равно, что охранная грамота.

Пора кончать, слишком уж расписалась. Заранее шлю тысячу благодарностей за шерсть и провизию. Кстати, я вспомнила, что послала супругам Зельмейер письмецо, чтобы быть принятой у них в доме, отрекомендовав себя и Гвидо как Ваших ближайших родственников. Надеюсь, вы не в претензии?

Пожалуйста, передайте мой самый горячий привет нашим дорогим пражанам, в особенности Елене и Оттилии. Слышно ли что-нибудь о Валли и Адриенне? Вы знаете, как близко я принимаю к сердцу все, что касается нашего семейства.

Целую руку.

С благодарностью, преданная Вам Агата.

IV

Агата взяла у служанки из рук вязанье.

— Хватит на сегодня, Мали! Барина я и сама дождусь. Тем более что ужин холодный… Ступайте спать, сегодня вы мне больше не понадобитесь!

В самом деле нет смысла задерживать девушку, которая все равно клюет носом над кружевным покрывальцем для детской коляски. Глаза у нее слипаются, еще напутает в узоре. И нечего зря жечь настольную лампу. А уж в качестве компаньонки Мали давно исчерпала свой дневной запас сплетен и пересудов. Лучше всего отослать служанку, хотя бы для того, чтобы лишний раз доказать ей (да и себе), какая Агата образцовая хозяйка. Насчет работы требовательна, но справедлива, а в остальном — прислуге как мать родная. Восемьдесят крон жалованья — тринадцать раз в году. Фартуки и чепчики от господ. Выходные — через неделю по воскресеньям после обеда. А уж с девяти вечера до закрытия подъезда — вольная птица, не считая понедельника, среды и пятницы. Такое место поискать надо! Но зато, разумеется, с раннего утра на ногах, столовую убрать, чтобы все блестело, завтрак накрыть «с душой и пониманием»! Тут уж никаких скидок! Настоящий аристократизм проявляется в том, как в доме завтракают. Не важно, что из-за военного времени кофе желудевый, а на булочки из темной муки мажут маргарин. Главное — форма! В этом отношении Агата превзошла даже свою наставницу, Каролину фон Трейенфельс. Стол у Агаты накрывается по всем правилам этикета: серебро, хрусталь, дорогой фарфоровый сервиз, камчатные салфетки с монограммами (пусть, из-за недостатка мыла, к ним не прикасаются, но они должны лежать на столе). Ну, а барыня, конечно, завита, напудрена и не в каком-нибудь халате, который «сойдет для дома», а, как и полагается даме comme il faut, в изящном неглиже или в чем-либо подобном. Гвидо посмеивается над этими церемониями, но в душе они ему импонируют.

Гвидо, собственно, давно уже пора быть дома! Не то чтобы его опоздание тревожило Агату… разве только немножко, да и то больше по случаю ее нынешнего состояния, она ведь не из слабонервных. Хотя, если рассудить, время сейчас такое, что все может случиться… Только на днях в вечерней газете попалась ей заметка — убийство из-за талона на кислую капусту, семь ножевых ран в грудь и в живот… Нет, лучше об этом не думать! Народ совсем одичал! А все ради какой-то миски кислой капусты, ведь больше ничего не объявлено на неделю после недавней урезки пайка. И это под Новый год! Бог знает, что провиантское управление позволяет себе с пайками! Хорошо еще, что у них с Гвидо есть кое-какие запасы. Но ведь продукты тают! Как бы еще, упаси бог, в Вене не повторилось то, что недавно произошло в Штейре и Бруке, — там чернь грабила не только продовольственные лавки, добрались и до частных погребов, и все это среди бела дня, на глазах у полиции… А полиция? Разве полиция та, что была до войны? Даже представить себе трудно, чтобы раньше полицейский, как вот сегодня перед булочной, — просто отвернулся, услышав в очереди, в трех шагах от себя, крик: всех министров, мол, пора на фонарь, а заодно и генералов; богачей надо выкурить к черту, как в России… У Агаты и сейчас тошнота подступила к горлу, когда она вспомнила, как этот смутьян — по всему видно, опасный субъект, с протезом вместо руки — на нее вытаращился, ведь надо же, прямо на нее, как будто ждал подтверждения своим бунтарским выкрикам. Тоже, нашел себе товарку! Уж кого-кого, а ее с души воротит от этого сброда… Хотя, как знать, к кому еще придется подлаживаться в будущем, если верить предсказаниям Тиглауэра, этого прогоревшего актеришки, который таскается к ним без приглашения в расчете поесть или призанять деньжонок. «У вас, фрау Агата, инстинктивный страх хорошенькой женщины перед всяким социальным взрывом, мы, люди искусства, чувствуем примерно то же, даже у Гейне это было, но попомните мои слова: когда-нибудь вы будете поздравлять себя с тем, что, как умная женщина, не препятствовали мужу общаться с массами, с этим миром голодных и рабов…» Неужто Тиглауэр не преувеличивает и у него в самом деле есть шансы попасть в парламент вместо этого, как его, умершего депутата? Все может быть…